Секта эгоистов
Шрифт:
Автомонофил. Я сам.
Клеант. Простите?…
Автомонофил. Да-да, вы не верите собственным ушам, но они вас не обманывают. Я сам являюсь источником моих ощущений.
Клеант. Вы?… Творец вселенной?
Автомонофил. Именно я. Я сотворил этот мир, со всеми его красками, предметами и запахами.
Клеант. Прощайте, друг мой. Наша беседа слишком затянулась. Как можете вы утверждать, что ваш разум, сам по
Автомонофил. Когда вам что-то снится – не являетесь ли вы сами создателем вашего сна? Когда вам грезится, что вы плывете по морю, направляясь к американским берегам, – не являются ли морские волны лишь плодом вашего воображения?
Клеант. Естественно, поскольку это сон.
Автомонофил. Кто сообщает вам об этом?
Клеант. Пробуждение.
Автомонофил. А если бы вам случилось пробудиться от… жизни?
Клеант. Полноте!
Автомонофил. Кто может заверить вас, что в данный момент вам не снится сон?
Клеант. Вы смущаете меня…
Автомонофил. Коль скоро вы согласились со мною в том, что материи не существует, источником ощущений может быть только наш разум. Когда мы видим сны, когда даем простор своему воображению, не являемся ли мы творцами новых реальностей? Но здесь речь идет о творчестве осознанном. А большую часть времени мы творим, не сознавая этого, вот и все!»
Таким образом, Гаспар Лангенхаэрт, следуя против течения всей философской традиции своего времени, добрался до гипотезы бессознательного, и даже более того – до идеи бессознательного творчества. Чтобы прояснить этот момент, стоит привести одну историю, которую я обнаружим среди сплетен Сент-Иньи:
«Во время последнего маскарада, который давала баронесса де Сен-Жели, истинным героем праздника был Купидон, ибо под сенью полумасок, домино и благосклонного сумрака садов сердца осмеливаются не утаивать своих истин, и тогда карнавальная маска нередко позволяет сбросить ту, что обыкновенно носят добродетель или лицемерие. Кто знает, сколько любовных встреч свершилось в ту ночь под покровительством Селены, однако вскоре – и к счастью – стало известно о шутке, которая была сыграна с нынешним нашим властителем дум г-ном де Лангенхаэртом.
Несколько особ благородного происхождения, раздраженные экстравагантными бреднями молодого человека, вознамерились доказать ему, что не он был создателем мира, а что, напротив, мир способен был порою сыграть с ним весьма злую шутку. Они подговорили баронета д'Антрева, который в пылу своих семнадцати лет был готов на любые проделки, надеть маскарадный костюм графини Корона, тогдашней возлюбленной нашего философа, о чем всем было известно. Баронету надлежало сыграть роль любовницы и открыться не прежде, чем заблуждение г-на де Лангенхаэрта заведет последнего достаточно далеко.
Во время бала лжеграфиня, то есть баронет, приближается к философу и назначает ему свидание в укромной беседке в глубине парка в одиннадцать часов. В указанное время переодетый юноша приходит в беседку, но едва он успевает войти в образ, как философ, не слишком расположенный к галантным прелюдиям, что также было известно благодаря дамской болтливости да и вытекало из его собственной доктрины, набрасывается на баронета и увлекает его в кусты.
Баронет едва успевает сорвать с себя маску и кричит, вырываясь из его объятий:
– Взгляни, философ, на женщину, которую любишь! Этого ли ты жаждал, ты, жаждущий всего?
Сбитый с толку, в беспорядке мыслей и одежды, философ остается нем в течение нескольких мгновений, а затем, залюбовавшись свежими устами юноши, его искрящимися весельем глазами и длинными черными кудрями, с нежностию берет обе его руки в свои.
– Ну конечно же, именно тебя я желаю, – говорит он. – Я желал тебя, сам того не сознавая. И приключением этим я раскрываю себе глаза! – И тотчас продолжил с натуральным баронетом занятие, которое начал несколько ранее с лжеграфинею. Ловец сам оказался уловлен, однако вовсе не горевал по этому поводу, ибо был развращен сверх всякой меры, да и с самого начала вовсе неспроста согласился на подобное переодевание.
Луне пришлось в ту ночь сносить забавы Юпитера с Ганимедом, и коль скоро разговор свернул на мифологию, то г-н де Лангенхаэрт, по слухам, проявил не меньше остроумия, осведомленности и любознательности, нежели юный д'Антрев, коего штудии в сем предмете зашли к тому времени весьма далеко; наконец они расстались, очарованные беседою и условившись при случае как следует повторить свою латынь.
Конец ознакомительного фрагмента.