Секта
Шрифт:
— Я бесплотная тень без имени и прошлого, я послушный воск в руках властелина.
— Что причиняет страдание живым и мертвым?
— Живым — желания, мертвым — несбывшиеся надежды.
— Откуда приходят они, желания и тяжкий груз несбывшегося?
— Их порождает память.
— Какая память порождает мучительную тщету неутоленной жажды?
— Ложная память иллюзорного мира.
— Что должно прийти на смену ложной памяти?
— Память истинная, нетленная.
— Как можно обрести истинную память?
— Отдать ложную память, всю без остатка, до последней капли.
—
— Память о прежних жизнях.
— Она истинная или ложная, эта память о прежнем?
— Она ложная, эта память, но в ней прорастают зерна истинной и нетленной.
— Как проявляет себя истинная память?
— Как абсолютная пустота, где нет ни мыслей, ни форм.
— Что дарует истинная память?
— Всеохватное блаженство, ибо истинная память есть жизнь вечная.
— Кто достоин блаженства и вечности?
— Праведник, до конца исполнивший долг.
— В чем состоит долг?
— В безраздельной покорности властелину.
— Что ответит праведник на страшном суде?
— «Я исполнил свой долг, отдав себя целиком моему земному властелину. Я свободен от груза несбывшегося и чист, как белый лист, с которого стерты все письмена, и готов предстать перед очами властелина небесного». Так должен ответить праведник, когда протрубит архангел.
— Ты готов?
— Всегда готов!
Незаметно отлетела самая короткая ночь в круговороте месяцев. Опустела поляна в диком лесу, где одни папоротники, не знающие цветения, прорастали сквозь опавшую хвою. Между еловых стволов, пятнистых от лишайника и наплывов смолы, еще мерцали обманчивым светом гнилушки, но солнце уже спешило навстречу падающей к Востоку луне.
И следа не осталось от таинственных чертежей, а тени вернулись в могилы.
Калистратов вновь видел себя юным Латоесом, оруженосцем в коротком зеленом плаще, берете с ястребиным пером. Графиня Франциска по-прежнему следовала за ним по пятам, о чем давала знать шкатулка с лягушкой, зарытая на перекрестке дорог. Всякий раз, когда проносилась карета с вампиром, там появлялась капелька крови.
Гонимый все дальше от глухих трансильванских лесов, он очутился во Франции, совершив скачок на целых три века вперед.
Телевизионные сериалы, героями которых были граф Калиостро и его жена, неувядающая красавица Лоренца Феличчиани, а также несчастная королева Мария-Антуанетта, Калистратову довелось посмотреть в период вынужденного пребывания в психобольнице. Надо думать, они произвели на него неизгладимое впечатление, иначе трудно объяснить выбор эпохи, равно как и героев, среди которых почему-то оказался лечащий врач Аполлинарий Степанович, опытный гипнолог. В расщепленном сознании Калистратова он загадочным образом совмещался с Аполлоном Ионовичем, личностью выдающейся, почти мифической, и шефом самого завлаба Голобабенко.
Бессмысленно спрашивать, каким образом и почему так причудливо тасуются в мозгу фрагменты действительности. Разве во сне происходит иначе? И Аполлинарий, и Аполлон оказали в свое время мощное воздействие на лабильную психику Калистратова, который лишь достраивал начатое ими строение. Руководствуясь совершенно различными целями, оба требовали от своего подопечного не только безраздельного, но и бездумного повиновения, заблокировав его внутреннее «я» кодами и паролями. Загнанная в глубокое подземелье, словно узник в гладоморню какого-нибудь сиятельного злодея вроде Тепеша, анима-душа тем не менее продолжала творить свою собственную Вселенную.
Оба персонажа, которых родители нарекли в честь мстительного и коварного бога — покровителя муз, слились в единую личность.
Это и был Аполлион, что по-гречески означает «губитель», который явился на острове Патмос самому Иоанну Богослову.
Перед Латоесом он предстал в образе Акселя графа Ферзена, любовника Марии-Антуанетты. Дело происходило на площади Революции, в центре Парижа, где уже вовсю работала гильотина. Самому Вячеславу, или Венцеславу, как он себя величал, в одноактной пьеске досталась роль курьера. Королевское семейство готовилось бежать в Австрию, и требовалось во что бы то ни стало передать информацию. Для Калистратова это был не только расхожий профессиональный термин, но и ключевое слово, несущее конкретный зрительный образ. Письма, которыми Латоесу надлежало обменяться с агентом императора, представлялись ему в виде стандартных дискет.
Аполлион-Ферзен сообщил подробный маршрут и нарисовал план крепости, куда надлежало проникнуть.
— «Ты сделаешь это! — не переставал он повторять спокойным, размеренным голосом, от которого у Латоеса напрягалась и начинала дрожать каждая жилка. — Ты пройдешь, и тебя никто не увидит. Ты невидим для людей, барон Латоес, ты — призрак, ты — дух».
Нарисованный Ферзеном план впечатался в мозг. Тайник, в котором находилось послание императора Священной Римской империи, имел знакомые очертания компьютерного терминала. От Латоеса требовалось всего лишь заменить одну дискету другой.
— И тогда Франция и вся Европа будут спасены, а преследующий тебя коварный враг отправится на гильотину. Это будет последняя казнь в Париже. Труп графини Франциски сожгут.
Труп сфотографировали в положенных позициях, записали антропометрические данные, сняли отпечатки пальцев. Из особых примет обнаружили лишь татуировку на левой груди: крылатый дракон, опирающийся когтистой лапой на круг — не круг, а что-то вроде кабалистической печати вокруг соска.
Инспекция из ГРУ ожидалась на следующий день, ближе к вечеру, и полковник Бурмистров пребывал в некотором раздумье. Подобающего на такой случай холодильника на РЛС не предусмотрели, а оставлять мертвеца в изоляторе казалось не очень удобно, да и врач встал в позу. О том же, чтобы сунуть его в гигантский морозильник, в котором хранился полугодовой запас провизии, нечего было и думать.
Дельный совет дал лейтенант.
— А что, если в аварийный туннель под коммуникациями, товарищ полковник? Сквозит, как в аэродинамической трубе. Там даже летом все тюбинги в инее.
— Здравая мысль, — кивнул Бурмистров. — Тащите его туда.
— Странный какой-то труп! — содрогнулся военврач, помогая санитарам уложить на носилки бездыханное тело. — Больше суток прошло, а никаких признаков окоченения.
— И глаза вроде как светятся, будто у волка, — заметил майор. — Не нравится мне эта ниндзя, ох и не нравится!