Селижаровский тракт
Шрифт:
– Может, вам самому не стоит?
– Стоит. Первая разведка. Обязан возглавить сам, - отрывисто рубит лейтенант и, тихо подав команду "вперед", первым спускается в лощину.
Коншин подходит к уже одетому в маскхалат Рябикову:
– Осторожней, Серега...
– Ничего, командир... Рассчитаюсь
Коншину как-то не по себе - вроде бы отнекнулся он от предложения комиссара возглавить группу, но, с другой стороны, кажется ему, что командир разведчиков лучше справится с этим делом: не деморализован безудачным боем, не устал так, как Коншин, который сейчас еле-еле на ногах держится, так и тянет броситься наземь. И когда разведчики скрываются в лощине, присаживается Коншин на что-то и проваливается сразу...
– Коншин, они прошли без потерь, - слышит он сквозь сон напряженный шепот политрука.
Разведчиков не видно, но тишина на передовой говорит о том, что и немцы не видят их... Ракеты, правда, все так же методично взлетают с разных концов поля - погаснет одна, вспыхивает другая. Берегутся фрицы. Значит, боятся их, несмотря на неудавшееся наступление. Дрема с Коншина сошла, и он, как и другие, напряженно вглядывается в поле, на котором пока ничего не видно, разведчики отошли далеко, да и вблизи сливались они в масхалатах со снегом.
Долго тянется время, а с поля - ни звука... Мусолит цигарку политрук, нервно затягивается помкомбата, пряча огоньки самокруток в рукава шинелей, будто школьники на перемене, думает Коншин. И таким далеким кажется ему недавнее прошлое, словно не годы прошли, а целая вечность или вообще ничего не было - ни Москвы, ни школы, ни института...
И вдруг - хотя и ждали этого - взблеск яркого света у танка, а уже потом глухой звук разорвавшейся гранаты, и сразу же стрельба со всех сторон - и с нашей, и с немецкой, и около танка... По нашим пулеметам начинают немцы бить минами, несколько взрываются недалеко от их группы, но они не обращают внимания - все не спускают глаз с танка, сейчас там самое главное... Ракет немцы прибавили, и они загораются то там, то здесь и все время висят над полем, освещая его... Одна надежда на лощину, по которой разведчики смогут выбраться незамеченными.
Коншин переживает больше всех, беспокоясь за Рябикова: "Эх, Серега, не надо бы тебя отпускать, вдруг что случится, а ты единственный для меня сейчас близкий человек... Нет Чуракова, нет ротного, неизвестно, жив ли Пахомов..."
И вот наконец-то! Ухватывают они взглядом что-то темное, барахтающееся, иногда вдруг пропадающее и понимают, что немец это, которого тянут невидимые в своих маскхалатах разведчики...
– Вышло, Коншин, вышло!
– хлопает по плечу Коншина политрук, да так сильно, что тот даже приседает.
И то, что целый маетный этот день и вечер сжимало грудь тоской, давило до боли, начало помаленьку растаивать, уходить куда-то, и стало сердце наполняться новым, прежде не испытанным чувством - чувством победы, пусть пока небольшой, пусть даже совсем махонькой, но все же победы: взяли они "языка", взяли... А что это значит, понимают все - будут сведения о противнике, будут знать они расположение огневых точек и в следующее наступление пойдут уже подготовленными.
И почти не страшным кажется уже Коншину предстоящий день, утренний минометный обстрел и все, что будет происходить на этом клочке земли, называемом передовой... Взяли они "языка", взяли... Значит, не зря все, не зря...