Селижаровский тракт
Шрифт:
Связной Коншина - Рябиков - паренек невысокий, но плотненький, из кадровых пехотинцев, не отстает, бежит вровень, от мин особо не шарахается, каждой пуле не кланяется. Не ошибся в нем Коншин, когда думал, что воевать тот будет хорошо.
Оборачиваясь, видит Коншин, как тает его взвод, как ползут назад раненые, как замирают на поле убитые... Не дойти нам до немцев, думает он, а если и доберемся, то несколько человек, куда врукопашную, с кем? Но нет приказа на отход. Значит, прежний приказ в силе, значит, нужно вперед...
И тут видит он, как правее его, метрах в ста, волокут по снегу двое бойцов окровавленного Шергина. "Надо к нему, - может, помогу чем". Коншин бросается вправо длинными перебежками. Добегает, падает рядом:
– Живой?
– Покамест да, - отвечает шергинский связной Сашка, потный, весь в крови и грязи.
– Куда его?
– В грудь.
– Тащите скорее - и сразу в санвзвод. Прямо сами, не ждите санитаров. Скажите, я приказал.
Такого белого, без кровинки лица, какое было у Шергина, Коншин никогда не видал. Белыми были даже губы.
– Я все сделал, Коншин, все...
– приоткрывает глаза Шергин.
– Все, что мог... все...
– Тащите, ребятки, - повторяет Коншин, и тут близкий разрыв мины отбрасывает его в сторону.
На спину падают комья земли, он ощупывает себя: вроде крови нигде нет и нигде не больно - пронесло, значит. Только чуть шумит в голове. Но он не может подняться, словно что-то сразу скосило силы, тело обмякло. Не заснуть бы, проносится мысль, но глаза непроизвольно закрываются.
Подползает отставший немного Рябиков:
– По цепи передают - командиру второго взвода принять роту.
– Что? Убило ротного?
– Не знаю. По цепи приказ помкомбата.
Роту? Это встряхивает Коншина. Роту? Ему - роту? Вдруг сразу прилив сил. Откинуты мысли о себе. Ему - роту! Он отвечает за роту. Что же делать? Уткнуть людей в снег и ждать приказа на отход? Ведь видит же помкомбата - захлебнулось все, захлебнулось... Нельзя больше вперед! Если еще продвинемся, на обратном пути немец перебьет всех! Надо остановить роту! Но приказа-то нет! Что приказ, видно же - провалилось все. Идти дальше - лишние потери!
Он чуть приподнимается, вскидывает руку, резко опускает ее и кричит: "Лежать! Всем лежать!"
Но слева, где за танком двигается вторая рота, еще кричат что-то, еще видится какое-то движение. От танка люди оторвались, и тот начинает разворачиваться. Рядом кусты разрывов.
Но Коншин лежит. Лежит и взвод. На глаза попадается боец с минометом.
– Почему не ведешь огня?
– набрасывается Коншин.
– Так мин нема.
– Какого же хрена ты тащишься с ним. Ползи назад! Кому ты нужен с этим самоваром!
– Так приказано же было.
– Катись отсюда!
И тот смешно, задом, начинает пятиться обратно. Коншин разряжает себя матом. Наползает тяжелая злость на все - на себя, начальство, на все, что творится вокруг. Рябиков лежа завертывает цигарку и протягивает ее Коншину:
– Покурите, командир.
Коншин с остервенением тянет в себя вонючий дым махорки, закашливается и если не успокаивается, то чуть остывает - а ну все к чертовой матери, не пойду дальше, хоть режь, не пойду. Какое-то безразличие ко всему охватывает его, и опять усталость наливает тело.
– Вы командир первой?
– вдруг слышит он вопрос. К нему подполз связист с телефоном.
– Даю связь с помкомбатом, - начинает он крутить ручку.
– Скорее, пока провод не перебило.
– Коншин, - слышится в трубке голос помкомбата.
– Приняли роту?
– Да.
– Почему не двигаетесь дальше?
– Сильный огонь.
– Продолжать движение!
Коншин не успел ответить "есть", как связь оборвалась.
– Ах ты черт! Вася, давай обратно, где-то перебило!
– кричит связист подползающему бойцу, своему напарнику. Тот молча пополз обратно.
"Продолжать движение...
– бормочет про себя Коншин.
– Но разве не ясно, что потери большие, что дай бог еще метров сто продвинуться, а дальше идти уже не с кем будет..."
Но он отсекает мысли о бесплодности дальнейшего продвижения, потому как приказ есть приказ, начальству, может, виднее... Вдруг на Усово пошел второй батальон? И привычка подчиняться приказу взяла свое - вперед так вперед...
Он привстает на колено, взмахивает рукой, кричит:
– Рота, продолжать движение! Вперед! Вперед!
Увидев, что несколько человек поднялись, он тоже бросается вперед, держа направление к танку... Изредка оглядываясь, видит, что третий взвод, лишенный командира, не принял его команды, лежит не двигаясь, так же как и вторая рота... Танк, ее поддерживающий, развернулся и уходит в тыл, не выдержав огня, преследуемый жесткими короткими хлопками противотанковых пушек.
Немцы, сбавившие немного стрельбу, пока рота лежала уткнувшись, сейчас, увидев, что люди двинулись, опять усилили огонь и прижали их к земле. Обернувшись, Коншин видит, что метров на двадцать опередил он взвод, но тот растянут и близко около него всего несколько человек. Сколько же осталось людей?
Этого он не знает. Надо, конечно, двигаться позади взвода, чтоб все было на виду, как и требовал комбат на последнем привале, но... учили-то их по-другому - вперед, за мной...
Лежат они с Рябиковым как раз напротив танка, который скрывает их от немцев и тем самым и от обстрела, а мины фриц кидает дальше - по взводу, и они, с воем перелетая, рвутся где-то сзади, и кого-то там либо ранит, либо убивает. Теперь понимает Коншин, почему во встречных санитарных поездах все больше было раненых в руки и ноги, - с такими ранениями самим с поля боя выбраться можно, а кого потяжелее... Как сюда санитары доберутся, если его ранят тяжело? Может, к ночи только. А до ночи доживешь или нет? Должно бы страшно сделаться при такой мысли, но страху и так доверху - больше не умещается в его душе, и проходит эта мысль как-то мимо, не задев глубоко.