Сельва
Шрифт:
Мне еще рано умирать! А за тех, кому не повезло... Я все равно не смогу им помочь.
Вовремя! Едва лезвие пересекает прочную нить, остатки наста проваливаются, и Брас с Пихрой падают в яму. Треск, грохот, жуткий крик где-то там, внизу...
Меня прошибает холодный пот. Конец!
Сбрасываю вещмешок и некоторое время вишу, собираясь с силами. Потом подтягиваюсь и медленно выползаю из западни. Тело тяжелое, как пушечное ядро. Пытаюсь подняться, но ноги не слушаются. На четвереньках добираюсь до провала, догадываясь,
Заглядываю в яму и не могу сдержать возгласа изумления: метрах в трех от края, вцепившись в уступ стены, висит капрал, а ниже раскачивается на шнуре Лен Брас. Уступ осыпается, и скоро они свалятся в пылающий торф.
– Эй!
– кричу, свесив голову с обрыва. Пихра поворачивается и смотрит на меня. Брас, похоже, без сознания: он болтается, как заяц в силке. Ничего удивительного. Удушливый желтый дым, клубясь, поднимается вверх. Где-то в глубине мерцают пурпурные пятна углей.
Снимаю с себя остатки шнура, делаю петлю и набрасываю ее на плечи капралу.
– Давай!
– кричит тот.
Тяну изо всех сил, но все впустую.
– Пихра!
– ору в клубы дыма.
– Руби связку! Двоих мне не вытащить.
Снизу доносится кашель и хриплый голос:
– Тащи обоих! Браса я не оставлю!
– Ты что, рехнулся?!
– Я не верю своим ушам.
– Погибнете вместе!
Молчание.
Чудеса!.. Пихра спасает жизнь какого-то Браса. Никогда бы не поверил. Кто угодно, но только не капрал! Хотя... Не от сладкой же жизни он угодил в сельву? Может быть, в каком-то уголке его огрубевшей души сохранилось сострадание, привязанность, жалость? Они дремали до поры до времени и вот проснулись. Сельва как-то незаметно меняет нас. Можно было ожидать, что появится злость, а рождается добро...
Не знаю, как долго я тащил эту проклятую веревку. Бросить капрала и Браса я уже не мог. Не имел права, если хотел остаться человеком.
Наконец над краем ямы появляется синее лицо Пихры. Губы почернели. Они судорожно хватают воздух. За Пихрой показывается Брас. Как он не задохнулся от дыма, болтаясь над огнедышащей пропастью?
Мы валимся на землю, и тут вздувшееся фиолетовое небо разражается тропическим ливнем. Изломанные столбы молний уходят в джунгли. Под тяжестью воды прогибается и рушится тонкая корка "блина". Огонь вступает в борьбу с влагой. Небо застилает тугой черный дым.
Грохот и ослепительные вспышки.
Лен Брас
Грохот и ослепительные вспышки.
Словно из морской пучины, выныриваю из забытья. Легкие забиты булавками, виски сдавлены раскаленными клещами. Тяжелые холодные капли бьют по лицу. Стараюсь поймать их губами, но не могу.
Была яма, огонь, дым. Куда все это исчезло? Да и было ли это? Побывать в аду и вернуться?
Кто это рядом? Най. Пихра. А это? Сельва... Все еще сельва.
Меня поднимают, куда-то несут. Вещмешок оттягивает плечи. Да снимите же его! Ноги. Почему они не слушаются?
Листья бьют наотмашь, шипы впиваются в лицо. Кровь течет, а боли нет.
Как сыро, холодно. Меня трясет. Наверное, внутри у меня моторчик. Най, скажи, что у меня в груди?
А кто такой я?
Я - это человек без лица и имени. Я отдал их сам, добровольно. Ради чего? Ради того, чтобы чувствовать себя человеком, чтобы не унижаться перед теми, кого презираю.
Путь наверх. Труден этот путь, труднее всех дорог сельвы. "Учись, сынок, - говорил отец.
– Сожми зубы и учись. Труд безземельного крестьянина - это рабство". И я учился. Грузил ночью вагоны, учился днем.
Нет, иллюзий не было. Я быстро понял, что путь наверх - то же рабство: чтобы подняться на ступеньку, надо скинуть свое достоинство в пролет.
Судьба не дала мне покровителей, талантов, денег. Она в избытке наделила меня лишь одним - упрямством и желанием подняться над своей средой.
Так я и взбирался. Как калека по пожарной лестнице.
Там, где другие летели, я полз. И мудрость посетила меня. "Служи - и обгонишь тех, кто обогнал тебя, - сказала она.
– Будь псом и получишь кость".
И я служил. Где другие крали, я был честен. Когда друзья предавали друзей, я хранил верность.
Самую грязную работу поручают тем, кому доверяют. Чем больше верности, тем больше доверия. Чем больше доверия, тем грязнее работа.
"Ты пойдешь в сельву".
"Да, шеф!"
"Ты найдешь Дерево Жизни".
"Да, шеф!".
"Ты уничтожишь всех, кто встанет на твоем пути. Ты возьмешь себе другое имя".
"Да, да!"
"Тебе сделают пластическую операцию",
"Да".
Боже!
Какая боль в груди...
Арвин Най
Какая боль в груди...
Я задремал, и какой-то жучок, прорезав ткань комбинезона, впился мне в тело. Отдираю насекомое и забрасываю его далеко в кусты.
Рассвет сер и размыт. Так бывает только после многочасового тропического ливня. Тишина такая, будто в уши тебе затолкали по рулону ваты. Только капли - тук, тук, тук - прыгают с листа на листок. Верхушки деревьев тонут в тумане, прижимающем мир к земле.
В такое утро хочется быть счастливым, таким же мягким и спокойным, как этот идущий ниоткуда свет.
Поднимаюсь с мешка и передергиваю плечами. Прохладно. Пихра спит, разметавшись, уткнув лицо в складки плаща. Ни дать ни взять работяга-лесоруб, застигнутый в лесу непогодой.
С удивлением замечаю, что не испытываю к капралу неприязни. Наоборот, видится мне в нем что-то знакомое, доброе...
Брас тоже спит. Кулаки прижаты к груди, тело выгнулось. Натерпелся вчера, бедняга. Столько пережить, и все ради чего?