Сэляви

Долина Вероника

* * *

Былое нельзя воротить, а грядущее катится. Два бога над нами, два бога: покой и комфорт. А все-таки жаль, что нельзя Александра Аркадьича Нечаянно встретить в метро «Аэропорт». Поэт о своем не болеет, он все — об общественном. Метелям — мести, а капелям — всегда моросить. А все-таки жаль, что хотя бы о самом существенном Его самолично нельзя наконец расспросить. Мы выйдем на воздух, пройдемся и сядем на лавочку. И будет бежать и спешить Ленинградский проспект. Возьмется за сердце и скажет спокойно и ласково: — Какой же в истории вас беспокоит аспект? Вот майская веточка — белая, будто на выданье, Давно позабыла уже о минувшей зиме. — Простите мне, деточка, — скажет он, — все-то я выдумал! Куда как прекрасно живется на нашей земле! Мы с лавочки встанем, на этом беседа закончится. Я тихо пойду, и покой воцарится в душе. Мне больше спросить у него ничего не захочется, А если захочется —

я не успею уже. Былое нельзя воротить, а грядущее катится. Два бога над нами, два бога: покой и комфорт. А все-таки жаль, что нельзя Александра Аркадьича Нечаянно встретить в метро «Аэропорт».

* * *

Смеркалось. Только диссиденты Руками разгоняли мрак. Любви прекрасные моменты Не приближалися никак. Когда, помыслив хорошенько, — Ни срам, ни пасквиль, ни донос — Всемирный голубь Евтушенко Письмо за пазухой принес. Я над ответом хлопотала, Письмо вертела так и сяк. Но что-то в воздухе витало — Один лексический пустяк. Чего ждала — уж не команды ль? Спаси меня и сохрани… Но все твердили — Эмка Мандель, И было отчество в тени. Кого спрошу? Никто не дышит В окошко дома моего. И каждый пишет, да не слышит, Кругом не слышит ничего. Обременен нездешней славой, Любимец всех концов Земли, Наш письмоносец величавый Исчез в сапфировой дали. …На всякий случай, на пожарный, Я в Шереметьево приду, С цветами глупыми, пожалуй, — Стоять в каком-то там ряду… Смеркалось, да. Но, тих и светел, Приемник голоса ловил. Один Коржавин нас заметил И чуточку благословил.

В 1983 г. меня нашло письмо Коржавина, а ответа я не написала тогда — не знала, куда и как обратиться, не умела. Лет шесть назад я вдруг придумала этот стишок, а через неделю-другую Н.М.К. сошел с шереметьевского трапа. Все нашлись, все более или менее встало на свои места.

* * *

Нет, советские сумасшедшие — Не похожи на остальных! Пусть в учебники не вошедшие — Сумасшедшее всех иных. Так кошмарно они начитаны, Так отталкивающе грустны — Беззащитные подзащитные Безнадежной своей страны. Да, советские сумасшедшие Не похожи на остальных. Все грядущее, все прошедшее — Оседает в глазах у них. В гардеробе непереборчивы, Всюду принятые в тычки, Разговорчивые, несговорчивые, Недоверчивые дички… Что ж — «советские сумасшедшие», Ежли болтика нет внутри? Нет, советские сумасшедшие Не такие, черт побери! Им Высоцкий поет на облаке. Им Цветаева дарит свет… В их почти человечьем облике Ничего такого страшного нет.

* * *

На белый или на черный Пришел ты на этот свет, — Я муза твоя, Ученый, Хочешь ты или нет. Птицею ли ночыо, Знаком ли прописным — Я бы была иною, Если б ты был иным. Я нянькой была твоею, Качала тебя в горсти. Я муза твоя. Я смею Стоять на твоем пути. В бездне твои находки. Парус твой унесло. Я твоей утлой лодке Верное дам весло. Профиль позолоченый Сверху всех твоих дел. Я муза твоя, Ученый. Такую ли ты хотел? Ладонь человечья — мякоть. Глазам твоим горячо. Ты не умеешь плакать — Зачем же мое плечо? Дерево с черной кроной. Окна твои без сна. Я муза твоя, Ученый, Мать, сестра и жена. Нет тяжелее груза — Знать, что всегда с тобой Женщина или муза — Та, что зовут судьбой.

* * *

Под ветром грозовым дрожа, Ладони лодочкой держа, Я глухо, я тревожно: А если будет все нельзя, Ну вот однажды — все нельзя, То можно, если все нельзя — Лишь ЭТО будет можно? По гладкой наледи скользя, От детской робости дерзя, Я — путано, я — сложно… А если будет все нельзя, Ну вот однажды все нельзя, То можно — если все нельзя, Пусть ЭТО будет можно? Я в затрапезном, я в бреду… Не о любезном речь веду, О том, что непреложно. Ведь если будет все нельзя, Не может быть, чтоб все — нельзя, Но все же — если все нельзя — Пусть ЭТО будет можно…

* * *

Теперь все чаще хочется друзьям Сказать: благодарю вас, дорогие, За то, что вы со мной, когда другие Рассеяны давно и там и сям. Меня

благословлявшие вчера Сегодня не успели попрощаться. Им незачем оттуда возвращаться, А мне туда покуда — не пора. Но вот однажды старенький альбом Ленивою рукой достанем с полки. Ах, зеркала печальные осколки Дают изображение с трудом. То памятное наше торжество — Где ты теперь звучишь, мой голос слабый? Была бы слава, я б делилась славой, Но ничего здесь нету моего. И станут возрождаться имена, Как будто возвращенные из плена: Сначала Валентин, потом Елена. И лучшие настанут времена. Мы, как живые, под руки пойдем, И будет исходить от нас сиянье. И целый мир нам будет — милый дом. И сгинут рубежи и расстоянья. Пока же мне не подан тайный знак, Стихи я стану складывать и вещи. Мне кажется, виденье было вещим — Мы свидимся — не знаю, где и как! Твержу себе — не надо больше петь. Прошу тебя, молчи, моя аорта! Не хочешь? Ну тогда какого черта! И я ведь тоже не хочу терпеть.

* * *

Когда услышу эхо той молвы — Едва ли удержусь не разрыдаться. Не то беда, что отвернетесь Вы — А то беда, что мне не оправдаться. И все-таки запомните, молю: Хотя разлука сердце мне и гложет, Никто не любит Вас как я люблю. Никто как я любить не может. Да, Вы не подадите мне руки. А пальцы Ваши так смуглы и нежны… Не то беда, что встречи коротки, А то беда, что речи безнадежны. И все-таки я издали скорблю. Изгнание надежду преумножит! Никто не любит Вас как я люблю. Никто как я любить не может. Не достигает Вас моя мольба. Ни сократить разрыва, ни измерить. Не то беда, что в мире есть молва, А то беда, что Вы могли поверить. И все-таки я Вас не уступлю, Пусть солнце жжет, а ветер губы студит. Никто не любит Вас как я люблю. Никто как я… любить — не будет.

* * *

Обо всех оставивших меня сегодня плачу. Обо всех печальных, но утешенных, Шмыгающих, да, но превозмогших. Нежно-золотистые, мятные, медовые, лимонные Греют вас теперь. Вспоминайте же меня украдкой! Горькую, соленую — Господи, Опять все соль да перец, Терпкую, с какою-то мучительной гримасой… Пресные веселенькие речки Все приходят к сумрачному морю — Водоросли, раковины там, комки живые, Запах иода… Но кто-нибудь один, хоть изредка, Немного подустав От сахарной своей, ванильной, сливочной, помадной, — Возьми да позвони мне, просто так. Утешь меня, скажи, что я была. Прощаясь, повтори мне нараспев Мое неловкое, нелегкое, негибкое, негнущееся имя.

* * *

Детство мое — история Древнего мира Тает во мне, как свеча, та сретенская квартира. Средневековая юность моя — Песчаные, Сокол… Тускло поблескивает между сентябрьских стекол. И — Возрожденье, рожденье! И тоже уже полустерто. Ласточкино гнездо в районе «Аэропорта».

* * *

Памяти Даниила Хармса

Как канули во тьму все алеуты, Как канули в дыму обэриуты. Как будто бы жило такое племя, Но время их прошло, ушло их время. Фасон широких шляп их выдал. Весь мир таких растяп не видел. Их вывели во двор поодиночке, И не было с тех пор от них ни строчки. Где голы короли — опасны дети. Глядят на нас с Земли, а мы в ответе. Зачем глядишь, дитя, так ясно? Все, сорок лет спустя, напрасно. Покуда голый зад людей дурачит — Ребенок невпопад заплачет. Покуда твердый лоб людей морочит — Ребенок все поймет и напророчит. Беспечные чижи, стрекозы… Уж не страшнее лжи угрозы. Где певчие дрозды, синицы? Запали как пруды глазницы. Преданья островов тех, алеутских… Преданья островов обэриутских… Но жив же алеут на свете! И жив обэриут в поэте.

* * *

Отболело, отстучало — отошло. Обмелело где журчало, где жило. Стало будто пруд холодный, Темный пруд. Много врут о Вас, Володя. Много врут. Уложила, укачала след в пыли. Проводила, помолчала, все ушли. На пороге, на свободе, на ветру… Много врут о Вас, Володя. Я не вру. Утолиться, утомиться — от и до. А кладбищенская птица вьет гнездо. Дотянуться от ограды до лица. Не мешал бы свет лампады сну птенца. Выбираю час свободный, день и свет. Весь наш труд — есть пруд холодный, Тень и след. Что возьмут с собою годы, Что сотрут? Мало врут о Вас, Володя. Мало врут.