Семь бойцов
Шрифт:
— А наши близко? — спросила девушка, словно угадав мои мысли.
— Я верю, что близко. Из пяти дивизий четыре где-то пополняли свой состав. Может быть, они возвращаются по тем же тропам, по которым мы отступали. Стрельба убеждает меня в этом.
— Бандиты могут нас ликвидировать?
«Не смотри на меня такими наивными глазами! Я не виноват в том, что ты здесь. Если б я мог, то выпустил бы тебя из этой клетки!»
— Могут. Но мы не дадим им этого сделать. День кончается.
— Дай мне воды.
— Почему ты не спрашиваешь, не уйти ли нам отсюда, пока те не вернулись?
Адела молчит. Она тоже понимает,
— Тебе страшно? — спросил я.
Она удивленно взглянула на меня и ничего не ответила. Потом отвела взгляд в сторону:
— Как ты думаешь, мы выберемся?
— Бывало и похуже.
— Если продержимся до ночи, то сможем уйти. Ты веришь, продержимся?
— Верю. Точно так же, как верю, что я жив.
— Как эта даль напоминает море!
Я молчал. «Не думай о море, девушка. Не думай ни о чем на свете. Лучше всего не думать, но делать, что нужно. Твое плечо отливает темной медью. Щеки твои посмуглели. Ты не бойся! Поверь мне, я знаю, что делаю. Кто самый лучший на войне? Если боец командует отделением, это лучший солдат. Если он взводный, значит, тоже самый лучший. Так это и идет до командира взвода и выше…
Почему бы ей не верить мне? Она — хорошая девушка. Она — одна из лучших. Я отдал бы голову, чтоб ее не было сейчас со мной. Мужчины не любят погибать, чувствуя себя в долгу перед кем-то. Ты ведь не хотел бы, чтоб твоя мать оказалась здесь? Если б отец воскрес и встал рядом — это другое дело…
Насколько я помню, в опасных ситуациях всегда кому-то приходилось умирать. Но никогда не погибали все. Чей же теперь черед?..»
Туманная дымка затягивала долины в дальних горах. Перед моим внутренним взором вдруг со всей отчетливостью встала картина битвы на Сутьеске. Словно это было вчера…
Солнце садилось. Мы проиграли бой. Нас окружили— и павших, и живых. Раненые прятались, отползая в кусты, и до крови кусали себе руки, чтоб не застонать от боли и не выдать себя. Багровое солнце и разгромленная дивизия. Переливающаяся всеми оттенками зелень и свинцовая поверхность реки. Мне пришлось броситься в волны, чтоб спастись. И то, что я остался тогда жив, тревожило мою совесть. Моя ли это жизнь? В память глубоко врезалась эта потрясающая военная картина…
Кому-нибудь придет в голову, что неуместно называть эту картину битвы прекрасной. Но, с точки зрения военной, это так. Если человек хочет овладеть военным ремеслом, а военное дело — такое же ремесло, как и всякое другое, он не должен испытывать ни отвращения, ни презрения, ни скорби. Он должен научиться восхищаться мастерами войны, если он хочет сам стать таким же. Ни в одном деле не уважают подмастерьев! А на войне на их долю выпадают самые солидные колотушки…
Но что общего у этой девушки с нашим ремеслом? Что общего у гимназистки с армией? Еще в прошлом году она ходила в шестой класс гимназии! А когда итальянцы захотели интернировать всю гимназию, восемьдесят девушек ушли в лес. Тогда это казалось идиллией.
«Встань, — приказал я себе, — собери патроны и посмотри еще раз, нет ли какого-нибудь выхода». Мысленно я медленно спустился вниз, дошел до леса и попытался ускользнуть. Однако по опыту войны я знал, что нельзя этого делать: я буду убит на открытом месте, прежде чем успею спуститься.
Беда заключалась в том, что выйти из пещеры можно
Прошел еще час. Я ждал развязки и ничего не предпринимал, кроме того, что обязан сделать в подобной ситуации солдат.
«Проверь все мелочи, на которые следует обратить внимание! Винтовки у нас есть. Сумка с патронами лежит между нами. Она наполовину пустая: часть патронов мы рассыпали, чтоб они были под рукой. Густо смазанные патроны лежали на тряпке. Высохшие, они могут застрять в стволе. Это — наше общее хозяйство. Кроме того, у каждого из нас было по пять патронов в винтовке и по десять — в карманах и в моем патронташе. Его я держу слева — чтоб не мешал. Пол — гладкий и чистый. Только в углах собирается влага и слабый запах сырости доносится оттуда. Но аромат солнечной улыбающейся земли побеждает, заполняя собой пещеру.
Взгляни на Аделу. Она ведет себя, как боец. Правильно стоит за бруствером. Мой глаз не может ни к чему придраться. Единственно, что остается мне неведомо, как командиру, это — ее душа, душа солдата.
А если забыть, что она боец, кто она на самом деле? Очень юная и прекрасная женщина. Солнце сверкает в ее волосах. Из-под завитков волос выглядывает маленькое розовое ухо с сережкой. Во времена Тамерлана серьги носили в качестве амулета…»
XIX
Северный ветер раскачивал сосны: значит, в ближайшие двадцать четыре часа жди перемены погоды. Будет дождь! А пока над нами палящее солнце и ясное небо.
— Хороший день, — проговорила Адела.
— Хороший. Но ночью жди дождя. Ночь будет темная.
Адела лежала спокойно, повернувшись на правый бок. «Гибкая талия, легкий румянец на щеках…» Но я не позволял себе подобных мыслей. Ни одного лишнего движения, ни одного лишнего слова, что ухудшило бы наше положение в этой засаде из камней.
«Пусть думает обо мне, что хочет, но она должна быть прежде всего бойцом. Такой я сейчас хочу ее видеть. Этого требует ситуация». У меня вздрогнуло левое веко. Говорят, не к добру, хоть я и не верю в это. «Не думай ни о чем! Подготовься лучше, как полагается бойцу, и жди! И ее тоже подготовь своим поведением… Мерзко, — говорил я себе, — очень мерзко держать на войне девушек…»
Наша пещера, хоть и надежное место, но это — ловушка и для нас, и для бандитов.
Я ласково потрепал Аделу по щеке. Она повернулась:
— Я не боюсь.
Прошло три часа, как мы уложили двух бандитов.
— С каких пор мы в окружении? — спросила она.
— Не было еще восьми.
— Долго придется здесь оставаться.
«Человек должен выполнять свой долг. Умный человек всегда делает то, что нужно…
Слабо у тебя мозги работают сегодня, Грабовац! А может быть, лучше, чем когда-либо? Я нашел вот эту пещеру. Но не будь мы окружены, пещера не понадобилась бы. Пастухи в ней укрывались от непогоды. Когда-то в далекие времена люди прятались в пещерах от диких зверей и защищались от них. В годы турецкого нашествия пещеры были гайдуцкими гнездами…»