Семь чудес
Шрифт:
— В наши дни в Риме все говорят только о войне, — сказал Туллий. — С востока надвигается война с царем Митридатом, а в Италике зреет война между Римом и его несчастными италийскими союзниками.
— Но ни там, и ни там войны пока нет, — раздраженно сказал Люций.
— Пока, еще нет, — мрачно сказал Туллий. Его спутники серьезно кивнули. — Вы, ребята, далеко от этого. Должно быть, у вас довольно тихая работа при ваших обязанностях.
— Тихая, как в могиле! — сказал Маркус со смехом.
Люций сделал знак рукой, чтобы отвратить сглаз: — Тебе не следует так говорить, Маркус. Ты же знаешь, что это место кишит призраками и злой магией.
— Магией? — переспросил я.
— Черной магией! — Люций поднял густые черные брови. — Проклятия и заклинания, колдовство и ведьмовство. Это здесь везде, куда бы ты ни повернулся в этой части Греции.
— Мне кажется, что эта часть света практически безлюдна, — сказал я. — За исключением нескольких разрозненных ферм, мы почти не видели никаких признаков жизни вдоль дороги. Где тут вообще можно найти ведьму?
— Тебе бы не пришлось далеко ходить. — Люций искоса взглянул на Исмену. Она заметила его взгляд и посмотрела на него в ответ.
Маркус рассмеялся: — Люциус, какой ты мнительный трусливый! Боишься собственной тени.
— Я? Тогда, скажи мне, почему здесь солдаты умирают во сне? Ты вспомни Авла, а потом и Тиберия… оба умерли внезапно и без причин. И почему все боятся приближаться к старым руинам, особенно ночью? — Люций вздрогнул. — Возьмем, например, Митридата или гражданскую войну в Италике в любой день! По крайней мере, ты знаешь, с чем там сталкиваешься, когда тебя пытается убить другой человек с мечом. — Он покачал головой. — Не могу поверить, что вы, ребята, собираетесь завтра побродить по этим руинам. В этом месте есть что-то скверное, скажу я вам...
— Не говори так! — Туллий расправил плечи и вздернул подбородок. — Ты солдат Рима, мил человек, и я не позволю тебе говорить такую чепуху. Что такое Коринф? Просто еще один город, завоеванный Римом и преданный мечу. Была ли там резня? Несомненно! Означает ли это, что ни один римлянин не должен ступать туда из-за страха перед беспокойными духами, ищущими возмездия? Бред какой-то! Если римляне опасаются ходить по городу, побежденному римлянами, то мы должны отказаться от всех наших завоеваний и бежать обратно в Рим! Вот вам и боязнь призраков. Что касается этой магии, о которой вы говорите, то это все женское ворчание. О-о-о, некоторые женщины всегда проклинают друг друга, особенно греки — «Гермес отправь ее в Аид, Амброзия красивее меня, пожалуйста, сделай так, чтобы у нее выпали волосы, или — Великая Артемида, помощница в родах, у всех девочек теперь есть дети, кроме меня, разве ты не можешь сделать так, чтобы их дети болели и плакали всю ночь?» Какое злостное невежество! Женщины ссорятся и просят богов встать на их сторону — как будто богам больше нечем заняться. Вряд ли это то, о чем стоит беспокоиться мужчинам, особенно римлянам, и тем более римским солдатам.
Люций покачал головой, допил остаток своей чашки и ушел, не проронив больше ни слова.
— Этот парень - суеверный, — сказал Маркус. — Ему не нравится здесь. Всегда задумчивый. Не принимайте это на свой счет.
Чтобы разрядить атмосферу, Туллий купил всем еще один кувшин. Исмена закатила глаза, но побрела, чтобы наполнить его снова.
* * *
Примерно через час я, пошатываясь, поднялся наверх и заполз на неровную кровать рядом с Антипатром, слишком мало поев и слишком много выпив. Когда он разбудил меня на рассвете следующего дня, мне казалось, что моя голова была полна пауков, а рот забит паутиной.
Внизу, в таверне, Гней, трактирщик, подал нам пшенную кашу с небольшой ложкой меда - простой завтрак, который он, без сомнения, научился готовить у себя в центурии. Остальные гости еще даже не шевелились. Я завидовал их роскоши спать допоздна.
Возничий повозки, казалось, страдал таким же похмельем, как и я.
— Как прошло твое посещение борделя прошлой ночью? — весело спросил Антипатр.
Мужчина только застонал и покачал головой. Верный своему слову, он отвез нас к окраине старых руин, чертыхаясь на каждую неровность на дороге, а затем повернул обратно к Лехею, пообещав, что вернется за нами до наступления темноты.
Оборонительная стена с воротами и башнями когда-то окружала весь Коринф. Сейчас от них остался только фундамент. Присмотревшись можно было разглядеть, где проходили улицы и как располагались кварталы, но от зданий почти ничего не осталось, кроме разбросанных камней, упавших колонн, разбитой черепицы и обломков обгоревшего дерева среди высокой травы. Тут и там были видны следы мозаики, которая когда-то была частью пола, но даже она была разбита на куски и разбросана. Я увидел несколько пьедесталов, но статуй не было.
Это место навеяло меланхолию, особенно на Антипатра. Он бродил по руинам, словно во сне. В его глазах было странное выражение, как будто он каким-то образом узрел город таким, каким он когда-то был.
— Вы когда-нибудь были в Коринфе до того, как он был разрушен? — спросил я.
Он глубоко вздохнул; — Я видел его еще мальчишкой. Мой отец в то время был назначен старейшинами Сидона консультировать Оракула в Дельфах, и он взял меня с собой в путешествие. Мы пересекали перешеек туда и обратно несколько раз и пару ночей провели здесь, в Коринфе. Но мои воспоминания — детские воспоминания, смутные и расплывчатые. Сейчас уже невозможно представить, что я действительно запомнил, а что только вообразил себе, и здесь я не вижу ничего, что подтверждало бы мои воспоминания. Ничего! И все же…
Он снова начал бродить, с более целеустремленным выражением лица.
— Вы ищете что-то конкретное? — спросил я.
— Я узнаю это место, когда увижу его, — пробормотал он.
Я следовал за ним в течение часа или больше, прохаживаясь взад и вперед по улицам города, которого больше не существовало. Подул теплый ветер, просвистев среди развалин и заставив колыхнуться сухую траву.
Наконец, Антипатр остановился. Он вздохнул, закрыл глаза и выпрямил голову. Мы находились посреди того, что когда-то было величественным домом, судя по расположению множества комнат и следам сада с фонтаном в центре. Затем Антипатр запрокинул голову и с закрытыми глазами продекламировал по-гречески:
— Меня звали Родопою, розовощекой, а моя мать Босскою.
И не от болезни мы умерли, и не от меча.
А, когда ужасный Арес принес разрушение в город,
Моя мать прихватила убойный свой нож и веревку.
И с молитвой убила меня, как агнца на закланье.
А, затем и себя, набросив петлю на шею.
Так умерли две коринфянки, нетронутые и свободные,
Смело встречайте конец свой, и прокляните любого, кто вас не поймет.
После его чтения последовала полная тишина, нарушаемая только дуновением ветра в траве. Внезапно я услышал, как кто-то захлопал в ладоши, потом раздались еще несколько хлопков.