Семь дней Создателя
Шрифт:
Малышка покивала.
Поп, поцеловав, перекрестил её чело:
— Умничка, беги.
Михаил, глядя ей вслед:
— Убогая сиротка, с тёткой живёт, а тётка пьёт. Сюда приходят помолиться и мне помочь.
— Не учится?
— Да где ей.
В беседке на столе фаянсовое блюдо — в нём пирамидой яблоки.
— Угощайтесь.
— Райские плоды?
Мы присели на скамью.
— Поведайте историю свою.
Я рассказал о встрече с Евой.
Пришла Глафира с самоваром — высокая, худая женщина с измученным лицом. Следом Фенечка несла чашки на подносе, вазочки со сладостями и печеньем. Отец Михаил, погладив её по голове, угостил конфетой.
Макая в мёд печенье, мы пили чай. Протоиерей молчал. Он словно проглотил язык, услышав мой рассказ о потонувшей деве. На самом деле — я заглянул ему под шевелюру — он совершал мыслительный процесс, пытаясь разгадать, кто перед ним — блаженный или шарлатан. Ну, пусть себе — мешать не буду.
Отставив чашку, поманил Маркизу.
— Собака как воспитана у вас, — ожил протоиерей, — лежит себе тихонько у порога, и никаких гвоздей.
— Хороший пёс и настоящий друг — в пути ко мне прибился.
— Их покормить Глафире я скажу.
— Не стоит суеты — поверьте, не голодны.
И снова пауза надолго.
Глядя на мои ладони, ласкавшие Маркизу, протоиерей спросил:
— И больше вам общаться не доводилось с душой, покинувшей останки человека?
— С той встречи — нет. Да и желанья нету.
Поп покивал ответу.
— Мне завтра отпеванье предстоит, в одиннадцать часов. Вы можете принять участие, и если что увидите, потом расскажите. Согласны?
Я согласился.
— До завтра есть, где ночку перемочь?
И на моё пожатие плечами:
— Так оставайтесь здесь — погода нынче благодать. В углу двора сторожка есть — там сторож обитает. Вот я ему скажу, чтоб вам сюда принёс постель.
Ушёл протоиерей, а после заката солнца явился сторож Степан Василич, принёс подушку ватную и байковое одеяло.
Присел на порог беседки, Саиду холку потрепал:
— Хороший пёс, мне бы такого.
— Вы не поверите — чуть больше года минуло с тех пор, как эту псину утопить хотели хозяева.
Сторож сунул сигаретку в рот и прикурил.
— Жестоки люди. А почему?
И сам ответил:
— От страха. Боятся смерти, голода и нищеты. Кабы у всех достаток был, тогда и рай бы наступил.
На моё молчание:
— А вы ложитесь — я всю ночь могу болтать.
Лёг, как было велено, укутавшись в одеяло, под голову подушку. А потом сказал:
— Достаток — относительная вещь. Люди в погоне за золотым тельцом готовы жертвовать друзьями, близкими, здоровьем, самой жизнью. И лишь на смертном одре вдруг понимают, что ничего в итоге не достигли. Огромный в банке счёт? На кой он ляд, коли наследники ждут, не дождутся, когда концы отдашь. Бюст бронзовый при жизни поставили в родном селе? Жди — переплавят. Потом немало найдётся в чужом дерьме охотников поковыряться — не рад будешь и славе. Такая человеческая суть — где слава, там и зависть. А те, кто на вершине власти, несчастнее других — им надо позабыть про дружбу и любовь, им даже родственники врут.
Церковный сторож покивал:
— Когда в кармане шиш, легко себя счастливым мнишь. Спокойной ночи.
И удалился в темноту.
В час, когда ночь к утру переломилась, и звёзды задрожали, устав висеть на чёрном небосклоне, в саду церковном соловей запел — защёлкал, засвистал и трелями залился. Я не спал. Я слушал. Решил, что остаюсь при Божьем храме, исполнить миссию свою — Его увидеть. Пока не знаю, как сиё произойдёт, но если зреть могу людские души, то почему бы нет и их Творца?
Мрак таял, меркли звёзды, рассвет окрасил горизонт. Проснулась иволга, потом скворцы, с лучами солнца сад ожил — запел, по ветвям запрыгал, запорхал.
Лежал в беседке, слушал благовест и восторгался замыслам своим. Какая тема удивительная предстоит — Создателя увидеть! Настоящего. Что так и будет, в том ничуть не сомневался, хотя как взяться за неё ещё не знал.
Потом пришёл Степан Василич, забрал постель, а мне сказал:
— Вас батюшка к себе просили. Умыться не желаете?
И проводил к колодцу.
Холодною водой взбодрившись, потопал к церкви. Но отпевание было во дворе. Гроб с телом умершей стоял на табуретах. Рядком скорбели родственники. Народ толпился до ворот. Протоиерей, покачивая кадилом, читал молитву. Все при делах.
Замерев в сторонке, присутствующих окинул взором — где мне усопшей душу увидать? В толпе? Да вряд ли. На заборе? Он пуст. Быть может, в теле? Но сколь, ни вглядывался в профиль восковой с синими кругами под глазами, ничто не говорило — там есть душа.
Закончил Михаил. Засуетились ритуальщики. Народ к вратам качнулся. И тут я увидал старуху в чёрном одеянии. На корточках она сидела чуть поодаль, у храмовой стены. Так необычно.
— Вам плохо? — я спросил.
— Да мне плохо. Мне очень больно.
— Где болит?
Старуха поднялась и распрямилась. В ней отпеваемую я признал.
— Так вы душа?! Что вас гнетёт? Чистилища боитесь? Страшного суда?
— Не за свою судьбу сердечко ноет, — она махнула вслед уходящей со двора толпе. — Там деточки мои, сынок и дочка.