Семь дней Создателя
Шрифт:
— И как условились — добычу пополам.
Искатель заповедных кладовых молчал, в задумчивости перебирая минералы, рассматривая их на свет.
— Как будем клад делить — по штукам иль по весу? Ты знаешь стоимость камней?
Фадей вздохнул, положил осторожно в мою ладонь:
— Это сапфир, смотри какой искристый. С полсотни тысяч камушек такой. А огранить, да в золото оправить — цены не будет.
— Вот ты и Ротшильд, Фадей Фадеич. Впрочем, нет — твоя фамилия гораздо благозвучней.
—
— А то.
— А мне что-то не то. Что будешь делать со своею долей?
— Как что? В монастырь снесу — ведь их монахи собирали, а мне без надобности.
— Вот и мне, — Фадеич мои пальцы завернул, чтоб камни скрыть в ладони. — Без надобности. Неси всё в монастырь — пусть помянут в молитвах русского геолога Скоробогатова.
— За здравие…
— Да-да, за здравие — не за упокой же.
Я сунул камушки в мешок и затянул шнурок.
— Что так?
— А я подумал, на фига — на фига козе баян, когда козёл и сыт, и пьян.
— Переведи.
— Всё нынче хорошо — куда же лучше? Сын уважает, внуки любят, сноха не гонит за порог. А с этим…? Как бы ни переборщить. Всё закрыта тема — забирай и душу не трави. Сейчас поднимемся в квартиру, попьём чайку. С семьёю познакомлю.
— Ты прости, я не могу знакомиться с людьми. Открылся дар, какой не ожидал — целителя. Все хвори вижу в человеке, и исцелять могу, но в результате алчность бужу и неприятности себе. Наш грот взорвали.
— Как?!
— Меня искали. Отчаявшись — взорвали. Среди обломков и нашёл монаший клад. Ну, будь здоров.
— Нет, погоди. Тебя я всё же угощу — сиди и жди.
Фадей вернулся с термосом, а в нём душистый чай. Мы вспомнили лесной наш прошлогодний рай.
— Куда же ты теперь?
— Хочу в святой обители остаться — решить одну проблему для себя. Скажи, ты верующий?
— Ну, как прижмёт, крещусь. И был крещён. Но жизнь советская потом нас отучила в монастыри ходить.
— Так значит, Бога нет?
— Ты знаешь, нет уверенности, что есть.
— И у меня. И не могу ужиться с неопределённостью.
— Мне больше повезло. Но раз уж загорелся и дознаешься, расскажешь мне — я мигом крестик нацеплю и внуков в храм ходить заставлю.
— Монахи говорят, Бог должен быть у каждого в душе. А мне он нужен наяву — вот как тебя сейчас, я зреть его хочу.
— Если он есть.
Опорожнив от чая термос, мы расстались.
Пять глав я насчитал. Одна, конечно, в центре с большим крестом и маленькие по бокам — их маковками называют. Сусальным золотом сверкают.
Церковь сложена из кирпича с узорчатыми нишами — в них образы святых. А колокольня под изразцовой крышей. И лишь взглянул, как тут же благовест — малиновый,
Забор кирпичный, чугунные врата с узорами. Широкий вымощенный двор и сад за церковью. Девчушечка лет восьми большими ножницами куст подрезает. И больше ни души.
Прокашлявшись, представился:
— Я дед Алексей. А как тебя зовут, дитя? И кто тут есть в поповском звании?
Малышка даже и не оглянулась. Косички скачут по спине, звон ножниц, локотки в работе — до старца ли праздношатающего ей?
— С собаками сюда нельзя, — по садовой тропке шёл человек в обличии церковном — чёрная ряса, борода и крест с массивной цепью на груди. Погладил девочку по голове, приобнял. Тут, оглянувшись, меня увидела она, но улыбнулась лишь Маркизе. На корточки присела, поманила, и — о чудо! — моя дикарка подошла, потёрлась о коленку, погладить позволила себя.
— У девочки прекрасная душа, — я констатировал.
— И добрая она, — поп согласился. — Жаль, глухонемая.
— Да что вы?! — сердце жалостью зашлось. — Надо лечить.
— В нашей больнице бесполезно. За кордон везти — средств нет. Остаётся уповать на Бога.
Молча кивнул, подумав про себя — и Бог услышал.
Поп руку протянул, шагнув навстречу:
— Протоиерей, настоятель церкви Преображения Господня отец Михаил, в миру Сапронов Михаил Васильевич.
Сжал крепкую ладонь, представился, добавив, странник, мол — как род занятий.
— Из чьих же ныне палестин? Сюда какими промыслами?
Я не спешил о промыслах, хотя мгновенный наш контакт рукопожатий мне многое сказал о добропорядочности Михаила. Я не спешил, сканируя его мозги.
— Земель немало повидал — бывал и в Палестине. Купался в Иордани. Россию вдоль и поперёк пересекал. А в колумбийской сельве удивительных людей встречал….
И на немой вопрос в глазах протоиерея:
— Веру ищу, святой отец. Она мне кажется жар-птицей, что манит и зовёт, но в руки не идёт.
— Во истину не там искали, — протоиерей снисходительно кивнул. — Вам надо в монастырь, в послушники — в труде, молитвах, чтении церковных книг однажды откровенье явится.
Я покривился удручённо:
— Увы, как говорится, горе от ума. Окончил университет и знаю всё об эволюции Земли. Но только мне наука объяснить не может тот факт, что разговаривал однажды с душой недавно умершего человека. Может, вы?
— Так-так, вот это интересно! — настоятель легонечко похлопал по моему предплечью. — Идёмте-ка в беседку, там за чайком мне всё поведаете откровенно.
Протоиерей, присев, взял девочку за плечики:
— Фенечка, беги к тётке Глафире, скажи, чтоб вскипятила самовар и нам в беседочке накрыла. Всё поняла?