Семь экспедиций на Шпицберген
Шрифт:
Работаем спокойно и много, по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, полярный день не ограничивает нас темнотой, жилье от работы в десятке метров. Никого не волнует «сдвиг по фазе»: как-то само собой стали работать в то время, когда на Большой Земле спят. Это обычная, как я уже говорил, ситуация на полевых работах в Арктике.
А теперь о том, как выглядела новая техника, ее вторжение в ледник и в гляциологию.
Сани почти с четырехметровой буровой установкой располагались поперек КАПШа, и, чтобы разместить их в палатке, пришлось отрыть довольно глубокую траншею. Энергия подается по толстому кабелю от движка с генератором, укрытых неподалеку
Деловитое тарахтение движка сопровождает наше вторжение в глубь ледниковой истории, хотя само бурение (точнее говоря, протаивание) совершается, в общем, бесшумно. Главное наше орудие — серебристый полый двухметровый «снаряд» с кольцевой коронкой в нижней части. Нагретая электричеством, коронка протаивает лед, и снаряд под своей тяжестью все глубже и глубже погружается в толщу льда.
После того как лед заполнит снаряд целиком, его поднимают, бережно укладывают на специальный лоток и извлекают драгоценную начинку — серебристый столбик ледяного керна. Пока керн замеряется и составляется его предварительное описание на глаз, сухая научная терминология то и дело перемежается междометиями отнюдь не академического толка — настолько интересен сам вид образцов, извлекаемых из тела ледника.
Особенно радовали нас еле заметные глазу прослойки минеральных включений, маркировавшие сезонные (летние) слои льда. Каждый такой слой имел шансы, если судить по нашим дискуссиям, превратиться в некий опорный горизонт... Когда снаряд снова возвращался в скважину, начинался торжественный обряд — обработка образцов и их упаковка. Лихими ударами ножа Матти рассекает керн на части, затем тщательно зачищает его поверхность, чтобы какая-нибудь микрочастица не нарушила его первозданную чистоту... После заполнения пластиковых мешочков образцами льда на месте, где совершалась эта варварская процедура, остается куча огрызков. Будто здесь пировал какой-то хищный зверь и оставил после себя груду обглоданных костей.
Ждем новый керн. Матти и Саша успевают послушать магнитофон — еще одна новинка в нашем полевом быту. Как не вспомнить наше бурение вручную десять лет назад на леднике Норденшельда, причем без керна, и распростертые тела у входа в палатку! Правда, Матти и теперь достается. Когда извлечен последний керн, он задерживается еще на три-четыре часа, чтобы растопить лед и запаять воду в стеклянные ампулы, эту работу он не может поручить никому. И еще важное обстоятельство, особенно ценное в Арктике, — независимость от погоды. Мы защищены от ее превратностей стенками КАПШа, практически в любой момент можно прервать работу или продолжить ее. Важное новшество, для меня особенно заметное, потому что я помню в Арктике и другие времена.
За 14 июня в моем дневнике скупо отмечено: «Начали пробное бурение». К тем же «пробным» дням относится, видимо, и запись за 17 июня: «Получен первый керн, едва не заморозили снаряд». 17 июня: «Начали скважину, но прошли немного». Зато 19 июня: «Первый серьезный день с бурением... Немного не дошли до 20 м, хотя и не без трудностей». А дальше события пошли нарастать в связи с приближением к обещанным пятидесяти метрам. 20 июня: «Дошли до 35,1 м». 21 июня: «К концу суток прошли 50 м, и пока никаких признаков близости ложа. Интересно, а где оно?»
22 июня: «Виктор завелся и завел ребят — достать до ложа, а его нет и на 58 м». Только на следующий день, когда бур достиг 101,4 метра, я смог наконец сформулировать свое отношение к сложившейся обстановке: «Дна не видно, горючего на сутки, продуктов на неделю. Каково решение? Ясно одно — бурить надо до конца и во что бы то ни стало... Вечером по связи пообещали опять прилететь, забросить горючее, продуктов на пяток дней (!) и решить на месте. Все странно реагировали, когда Троицкий сообщил, что Юра уточнил и сказал, что ложе на 90—100 м».
24 июня к нам прилетело руководство вместе с Юрой. В моем дневнике отмечено: «Договорились довольно быстро — скважина до конца и отбор образцов, все в пределах 3—4 июля... Юра несколько смущен и следующие достойные импульсы отражения видит уже на 200 м. А нам предстоит работать». Судя по количеству заброшенных к нам продуктов, от нас ждали по меньшей мере полукилометровой скважины.
И снова началась работа, жизнь — одним словом, «полярная служба». Разумеется, непредвиденно глубокая скважина внесла изменения в наши первоначальные планы. Пожалуй, самым интересным во всем этом была реакция людей. Именно в те дни четыре разных человека вдруг почувствовали, насколько они связаны воедино общей идеей и общей целью — достать окаянное ложе ледника, где бы оно не находилось. Ребят не надо было подгонять и раньше, но теперь я просто начал опасаться, что они перенапрягутся, произойдет надрыв. Больше всех страдал из-за своих ампул Матти, спал он какое-то время лишь по пять-шесть часов в сутки, и к неудовольствию семижильного Виктора я просто переносил подъем на час-два позже.
Вторую сотню метров прошли бодро, но снаряд по-прежнему приносил лед без каких-либо признаков близости ложа. У меня к желанию завершить работу прибавилась чисто научная заинтересованность: как-никак, а мои оценки толщины ледника, видимо, ближе к истине, чем Юрины, приборные. Ни в Союзе, ни на Шпицбергене никто еще не заглядывал так глубоко в чрево ледника. Это не стремление к рекордам, это жажда истины: что же принесет очередной подъем керна, что нам предстоит еще узнать? А усталость уже чувствуется, причем у всех. Саша не берется за гитару. Кормежка из консервов осточертела. Люди за столом едят мало, и скоро вновь появляется чувство голода. Ввел дневной «перекус» с горячим чаем или кофе в рабочей палатке, но все это полдела.
Короткие заметки в дневнике:
«26 июня. Виктор добурился до 141 м. Ребята в хорошем состоянии, у всех желание поскорей разделаться с «дыркой».
«27 июня. Целый день метель. «Дыра» на 157,5 м. Что возьмет — желание разделаться или усталость?.. Керн сейчас, видимо, относится к эпохе Стеньки Разина и Семена Дежнева — даже трудно представить: тогда в Европе шла тридцатилетняя война. Если бы в нашем распоряжении оказался абсолютный возраст, возможно, мы бы влезли здесь со всеми характеристиками в стадию Виктория. (Разъяснение к дневнику: стадия Виктория — самая последняя ледниковая фаза с возрастом в пределах одной тысячи лет.— В. К.) В керне достаточно минеральных примесей: на дне кастрюли, где я топлю лед, постоянно осадок. Бросаешь куски керна в горячую воду — пузырьки с треском лопаются».
Матти, наверное, выудит в образцах первую сажу из голландских салотопен в Смеренбурге. «Путешествие в прошлое» — не такая уж, по сути, фантастика, просто не всегда мы это понимаем так четко, как сейчас. И в конечном итоге то, что от нас ожидают, это история оледенения в конкретных событиях, тоже «путешествие в прошлое», причем, как все чаще ставится вопрос, ради будущего, ради прогноза. А ледники для этого очень подходят. Вся история климата записана в керне, его слоях, сумей только прочитать. Вот мы и пытаемся.