Семь минут
Шрифт:
Немного помолчав, она продолжала более серьезным тоном:
— Мистер Барретт, я не имею ни малейшего представления, в какой степени порнография влияет на юношескую преступность. Я только знаю, что дорогой мне человек признался, будто книга испортила ему жизнь. В данном конкретном случае я за цензуру, но категорически не согласна с тем, куда клонит окружной прокурор. Мне до лампочки сторонники цензуры и атмосфера, которая создается в обществе, но я поддерживаю частичные ограничения в литературе для молодежи, особенно книг сомнительного содержания, напечатанных с единственной целью — продать их. Мне не нравится цензура честных книг, независимо от того, сколько неприличных слов они содержат, независимо от того, что в них говорится о сексе. Такие книги не могут навредить молодежи. Зато другие книги, по-моему, могут. Вот так.
На Барретта эта речь произвела впечатление и побудила задать вопрос.
— Хорошо, мисс Рассел. Достаточно разумно. Тогда скажите, если, конечно, вы читали «Семь минут»: это честная или коммерческая книга?
Девушка ответила не сразу.
— У меня сейчас нет никакого желания обсуждать мои литературные вкусы.
— Не может быть, чтобы вы не понимали. Даже если Джерри признался, что на совершение преступления его толкнули «Семь минут», могут существовать более веские причины, о которых он, возможно, и не догадывается. Вы согласны с этим?
— Мистер Барретт, я не психоаналитик. Я знаю только, что не собираюсь обсуждать своих родственников ни с вами, ни с кем-либо другим.
— А может, есть другие близкие Джерри люди, которые считают, что правдивый разговор о нем в конце концов поможет ему самому. По-моему, глупо спрашивать, согласится ли Фрэнк Гриффит встретиться со мной?
— Мистер Гриффит отнесся бы к вам, как к мерзавцу. Будь его воля, уверена, он бы раздавил вас.
— Говорят, что у миссис Гриффит более спокойный характер.
— Верно, но лишь потому, что она инвалид. Вы задали глупый вопрос. У нас дружная семья, и наши мнения об этом деле полностью совпадают. Я не знаю, что вам нужно…
— Джерри. Я хочу поговорить с ним, потому что, мне кажется, он может помочь и мне, и себе.
— Вы напрасно тратите и мое, и свое время. Джерри никогда не согласится встретиться с вами. А если бы даже и захотел, никто из нас не позволил бы ему сделать это. Должна заметить, мастер Барретт, что ваша настырность начинает раздражать.
— Извините, — улыбнулся Барретт. — Вы могли вообще со мной не разговаривать, но хотя бы ответили на несколько вопросов. Почему? Только из вежливости, мисс Рассел?
— Не только, мистер Барретт. Я хотела посмотреть, действительно ли вы такой сукин сын, каким вас считают.
— И как?
— Не уверена, но, судя по тому, что я видела нынче вечером, мне кажется, что вы бессердечны и честолюбивы, совсем не обращаете внимания на человеческие чувства и думаете только о том, как бы выиграть процесс. Мне не нужны ни вы, ни ваш процесс, мистер Барретт. Мне плевать, как он закончится для вас. Меня занимает только судьба Джерри. Так что, если вы не такой, каким вас выставляют, можете это доказать, прекратив докучать мне. Допрос окончен, мистер Барретт. Приятного вечера.
С этими словами она повернулась и быстро зашагала по коридору.
Майк Барретт посмотрел ей вслед и вернулся в зал. Он не злился, не обижался на Мэгги Рассел, а только чувствовал легкую грусть оттого, что она так красива. Он не встречал женщины более очаровательной, чем Мэгги Рассел, за исключением Фей, которая тоже была очаровательна, но по-другому… И жизнь разбросала их по противоположным лагерям.
Хмурый Майк сел рядом с Фей. Он принялся извиняться, но она поднесла палец к губам и показала на сцену. Дункан заканчивал выступление.
— Итак, друзья мои, — сказал окружной прокурор, собирая с трибуны бумаги, — мы знаем, что должны бороться, и почему должны бороться, и что можем победить, только идя рука об руку. Борясь за общую цель, давайте не будем забывать то, что давным-давно сказал о нашей любимой родине де Токвилль: «Америка — великая страна, потому что она добропорядочна. Когда Америка перестанет быть добропорядочной, она перестанет быть великой». Давайте всеми силами сражаться за добропорядочность Америки, за то, чтобы ее величие никогда не иссякло. Благодарю вас.
Тысяча слушателей дружно встали и, будто по команде, захлопали в ладоши, крича «браво!».
Барретт с тревогой созерцал этот единодушный порыв противников. Если бы такое же количество людей в каждом городе, подумал он, направило свои усилия на борьбу с раком, бедностью, расовой дискриминацией или хотя бы войной, вместо того чтобы запрещать открытое обсуждение секса, тогда эта свободная страна могла бы и впрямь обрести свободу. Но борьба с другими пороками казалась старым кальвинистам менее достойным делом, чем борьба с сексом. Черт бы побрал этих фанатиков!
Крики «ура» и рукоплескания не стихали, и Барретт заметил, что он — единственный человек в зале, который не поднялся на ноги. Дабы не привлекать к себе внимания, он быстро встал.
Перехватив взгляд Майка, Фей перестала хлопать.
— Речь увлекла меня, — извинилась она. — Ты должен признать: кем бы ни был наш друг Дункан, он весьма эффектен, хоть и имеет дело с отребьем. Но этим приходится заниматься большинству политиков, правда? Не расстраивайся, Майк. Ты вдвое умнее его и сделаешь из него отбивную в суде. Я просто хотела сказать, что он удивил меня своим ораторским искусством.
— Даже если бы он заикался, они бы рукоплескали ему, как Демосфену, — возразил Барретт. — Пошли отсюда.
— Подожди секунду. — Фей показала на сцену. — По-моему, это еще не конец.
Элмо Дункан не ушел со сцены. Он стоял рядом с трибуной и слушал появившегося неведомо откуда коренастого мужчину, в котором Барретт узнал помощника окружного прокурора Виктора Родригеса. Рядом с ними стояла высокая кобылоподобная матрона в дорогом, но нелепом костюме. «Наверное, миссис Оливия Сент-Клер, президент ОБЗПЖ», — подумал Майк Барретт. Родригес что-то объяснял прокурору, потрясая листом бумаги. Матрона о чем-то спросила Дункана, и тот горячо закивал. Потом прокурор взял лист и протянул ей.