Семь мужей Эвелин Хьюго
Шрифт:
Он как раз снимал пиджак. В любой момент могли прийти костюмеры. Мне надо было просто уйти в свой трейлер и оставить его в покое.
– Думаю, у тебя сложилось неверное впечатление, – возразил Дон.
– Это как же так?
– Мы не равны, любимая, – заявил он мне в лицо. – И мне жаль, что я позволил тебе забыть это.
Я не нашлась, что ответить.
– Думаю, это твой последний фильм. Тебе пора подумать о детях.
Карьера складывалась не так, как хотелось бы, и Дон решил, что если ему не суждено стать самой
Я посмотрела на него.
– Нет. И заруби это себе на носу.
И тогда он ударил меня по лицу. Резко, сильно, больно.
Я даже не поняла, как это случилось. Щека полыхнула от удара, а я не могла поверить, что меня ударили.
Если вас никогда не били по лицу, то позвольте сказать вам кое-что – это унизительно. Прежде всего потому, что к глазам подступают слезы, независимо от того, плачете вы или нет. Шок и сила удара стимулируют слезные протоки.
Получить оплеуху и выглядеть при этом стоиком – невозможно. В ваших силах только сохранить достоинство, не сдвинуться с места, и пусть лицо горит, а под глазом расцветает синяк.
Это я и сделала. Ведь меня уже бил отец.
Я потрогала скулу и почувствовала, как горит под ладонью кожа.
В дверь постучал помощник режиссера.
– Мистер Адлер, мисс Хьюго с вами?
Дон ответить не смог.
– Одну минутку, Бобби, – сказала я и с гордостью обнаружила, что голос звучит естественно, без малейшего напряжения и уверенно. Как у женщины, на которую никто и никогда не поднимал руку.
Я не могла посмотреться в зеркало. Дон стоял спиной к нему и загораживал собой.
– Заметно? – спросила я.
Дон едва смог взглянуть на меня, после чего молча кивнул. Он походил на оробевшего мальчишку, который только и ждет, что я сейчас спрошу, не он ли разбил у соседей окно.
– Выйди и скажи, что у меня женские проблемы. Он смутится и расспрашивать не станет. Потом скажи своей костюмерше, чтобы ждала тебя в моей комнате. И пусть Бобби скажет моей, чтобы пришла сюда через полчаса.
– О’кей. – Дон схватил свой пиджак и вышел.
Я тут же заперла дверь и привалилась к стене. Теперь, когда он не мог их видеть, слезы хлынули сами собой.
От того места, где родилась, я уехала за три тысячи миль. Мне удалось оказаться в нужном месте в нужное время. Я сменила имя. Перекрасила волосы и сделала стрижку. Я поставила новые зубы и научилась играть. Обзавелась друзьями. Вышла замуж и вошла в знаменитую семью. Мое имя знали во всей Америке.
И все же…
И все же…
Я выпрямилась, отступила от стены и вытерла глаза. Собралась с силами и взяла себя в руки.
Потом села за туалетный столик, перед тремя зеркалами с подсветкой. Какой же глупой я была, думая, что вот стану кинозвездой, попаду в положенную мне по статусу гримерную, и все проблемы развеются сами собой.
Через
– Одну секунду! – крикнула я.
– Эвелин, надо поторопиться. Вы уже опаздываете по расписанию.
– Одну секунду!
Я посмотрела на себя в зеркало и поняла, что быстро красноту не убрать. Вопрос заключался в том, можно ли довериться Гвен. Похоже, ничего другого мне не оставалось. Я встала и открыла дверь.
– Ох милая, ты ужасно выглядишь, – сказала она.
– Знаю.
Она присмотрелась внимательнее и все поняла.
– Ты упала?
– Да, упала. Прямо лицом на стол. Скула пострадала сильнее всего.
Мы обе знали, что я лгу.
Я и по сей день не уверена, зачем Гвен спросила, упала ли я. Хотела ли она избавить меня от необходимости лгать или ободряла таким образом и предлагала успокоиться?
Я была не единственной, кого били. И многие женщины вели себя так же, как я тогда. Существовал определенный социальный кодекс, первое правило которого гласило: молчи.
Через час меня доставили на съемочную площадку. Нам предстояло снять сцену на берегу. Дон сидел сзади режиссера, в кресле, деревянные ножки которого утопали в песке. Он сразу подбежал ко мне.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – с такой искренней заботой спросил он, что на мгновение я даже засомневалась – может быть, ничего не случилось?
– Я в порядке. Давайте займемся делом.
Все заняли свои места. Звукорежиссер включил микрофоны. Осветители проверили, все ли в порядке с освещением. Я отогнала посторонние мысли.
– Подождите, подождите! – закричал режиссер. – Ронни, что у нас происходит… – Он отошел от камеры.
Прикрыв микрофон, Дон положил руку мне на грудь и прошептал на ухо:
– Эвелин, мне так жаль.
Я отстранилась и посмотрела на него. Никто и никогда не извинялся за то, что ударил меня.
– Я не должен был поднимать на тебя руку. – Его глаза наполнились слезами. – Мне так стыдно. Стыдно за то, что я сделал. – Он жалобно поморщился. – Я сделаю все, чтобы заслужить твое прощение.
Может быть, жизнь, к которой я стремилась, была не так уж далека.
– Ты можешь меня простить?
Может быть, все было ошибкой. Может быть, это вообще ничего не значило.
– Конечно, могу.
Режиссер побежал к камере, и Дон убрал руки с микрофонов и отступил.
– И… начали!
За «Еще один день» нас обоих номинировали на награды Академии. Все сошлись на том, что дело отнюдь не в нашем таланте. Людям просто нравилось видеть нас вместе.
Я и по сей день не уверена, что мы действительно настолько хороши в этой картине. «Еще один день» – единственный фильм с моим участием, который я так и не смогла заставить себя посмотреть.