Семь понедельников подряд
Шрифт:
– Моему сыну тезка, - заметила я. – И почему, интересно, поросят везде Борьками зовут?
– Не знаю, - с коротеньким смешком ответила Таисия. – И правда ведь. Не дело, конечно, человечье имя поганить, страстотерпец-то ведь князь Борис был. Но как-то уж привыкли. Кот Васька, поросенок Борька. Разве кому в обиду? Вот сестра моя под Саратовом живет, так у ней свинья Зяма. Ну это уж совсем по-еврейски. Хотя евреи свинину и не едят. Да вы проходите, садитесь. Сейчас чайку попьем. Расскажете, кто вы такие, откуда. Звать-то вас как?
Мы представились и уселись на застеленную серым покрывалом
– Плиту топить не будем, - проследила мой взгляд Таисия. – Долго. У меня вон термос с утра стоит пятилитровый. Закипячу утром воду, залью - и весь день можно чай пить.
Она принялась вытаскивать из шкафчика чашки, ложки, какие-то баночки и коробочки, накрывать на стол. Я порывалась помочь, но Таисия только руками замахала.
– Сиди! Успеешь еще. Устали, небось, с дороги. От Пичаева топали или от Фитингофа? Вы ж не с автобуса?
– От Фитингофа. Только нас Славик с Егорычем на грузовике подвезли.
– Вот как? А где ж они сами?
– На дороге застряли. Грузовик сломался. Мы через лес пешком шли.
– Вот дела! Славка – он мужа моего покойного племянник. А Егорыч… Ну просто сосед.
Судя по тому, что от каждого упоминания о Егорыче она светлела лицом, он был не просто сосед. Но я предпочла не уточнять – мое-то какое дело! Мало ли какая у них была романтическая история. А может, и есть.
Пока Таисия хлопотала по хозяйству, мы со Светкой разглядывали избу. Была она маленькая, но довольно уютная. Сенцы, заваленные всякой всячиной, вели прямо в кухоньку. Большую часть пространства, довольно невеликого, занимали печь, лежанка и стол, накрытый клетчатой клеенкой. У входа в комнату притулились еще один небольшой столик и кухонный шкафчик, над которым висела убранная чистым полотенцем потемневшая икона. Присмотревшись, я поняла, что это Казанская икона Божией Матери. Небольшие подслеповатые окошки, густо заставленные горшками с цветами, пропускали совсем немного света, поэтому Таисия сразу же включила лампу под матерчатым желтым абажуром, с которого свисала лента мухоловки.
– У меня тут цельный день вечер, - словно прося прощения, сказала она.
Тут Светке приспичило в туалет, и мы с ней вышли во двор – к «удобствам».
– Ужас! – простонала она. – И как тут люди живут?
– Ты сама себе противоречишь. Если уж ты ездишь в Крым на электричках, ходишь в походы и лопаешь тушонку, то тут для тебя вообще должен быть рай.
– Нет. Это совсем разные вещи! По мне, лучше жить в палатке, чем в такой хибаре. И свинья еще эта!
Мокрый от дождя хряк по-прежнему лежал на дорожке, преградив нам путь к туалету. Обойти его не представлялось возможным: слева грядка моркови, справа кусты малины.
– Свинья, уйди! – попросила Светка. – Оль, я его боюсь.
– Чего бояться-то? Лежит себе и лежит. Перешагни.
– Ага! Сама перешагни.
Пожав плечами, я подошла к Борьке. Перешагнуть его действительно было проблематично, равно как и перепрыгнуть – уж слишком большой. Разве что в районе рыла или хвоста. Я предпочла зад и аккуратно перебралась к туалету. Но как только мой маневр попыталась повторить Светка, хряк хрюкнул и приоткрыл один глаз. Светка отчаянно завизжала и прыгнула прямо в малинник. Борька вскочил и потрусил в сарай.
– Что тут такое? – выглянула в окошко Таисия.
– Света Борьку напугала. Он в сарай убежал.
– Это он меня напугал, - выбираясь из кустов, огрызнулась Светка. – Так и инфаркт может быть.
– Да он мирный у нас. И сам всех боится.
За чаем мы принялись выяснять степень родства. Таисия моему заявлению о том, что я из Климовых, сдержанно удивилась. Светка сидела совершенно индифферентно, громко прихлебывая с блюдца почти черный чай: она к Климовым никакого отношения не имела.
У моего прадеда было три сестры. Средняя, Ангелина, вышла замуж, родила двоих детей, а потом муж ее погиб на фронте. После войны она снова вышла замуж и в 47-ом родила Таисию.
Тут пришла моя очередь сдержанно удивляться. Выходит, она на год моложе моей мамы, а выглядит лет на шестьдесят пять, если не больше. К тому же о том, что Ангелина вышла замуж во второй раз, дедушка, похоже, не знал, иначе рассказал бы. Что еще? Да ничего особенного. Муж Таисии год назад умер, сын с женой жили в Тамбове. Все это я старательно занесла в записную книжку – чтобы не забыть. Почему-то все семейные истории имеют такую странную особенность: когда их слушаешь, кажется, что ни за что не забудешь, но минут через пять половина уже вылетает из головы, а через несколько дней понимаешь, что и вовсе почти ничего не помнишь. Так что теперь я все бабушкины и дедушкины рассказы старательно конспектирую, на память не полагаясь, – и так уже слишком много пропало безвозвратно.
– Куда же все Климовы и Каледины делись? – спросила я горестно. – Полно ведь было?
– Было, - вздохнула Таисия. – Да сплыло. Кого еще в антоновщину постреляли да сослали, кого позже. На фронте мужики многие погибли. А потом – кто умер, кто уехал. Так вот никого и не осталось. И не только у нас. Вот у мужа моего. Его отец в семье младший был, а всего – пятнадцать человек детей, представляете? И что? Мой Ленька – последний в семье. Нет, есть еще несколько девочек, но фамилия-то кончилась. У Лени с женой детей нет и, наверно, не будет.
В конце концов Таисия категорически отказалась брать с нас деньги на постой, разрешив нам жить столько, сколько захочется. Хоть все лето. Договорились, что она будет готовить, а мы – покупать продукты.
– Вот только спать… - замялась она. – Я-то в горничке. А вы сами решайте, кто где. Одна здесь на лежанке, другая в холодной, на кровати. Сейчас тепло, не замерзнете.
Мы со Светкой бросили монетку, и «холодная» досталась мне. Это была маленькая тесная комнатка с окошком на задворки. Таисия сказала, что раньше в ней летом жил сын. Хоть одна сторона печки и грела ее, зимой в ней все же было холодно, поэтому сын перебирался зимовать на лежанку. В «холодной» едва-едва помещались высокая кровать с металлическими спинками, небольшой шкафчик и стул у окошка. На полу красовался потертый красный коврик. На полочке – десятка два книг и еще одна икона, небольшая, в окладе. Кажется, Николай Чудотворец.