Семь разговоров в Атлантиде
Шрифт:
— Опять забыл, что без времени обходитесь. Короче, как день, так долбить начинаю. Как ночь — отдыхаю. Как день — опять за колотушку. Как ночь — на боковую. Как день — подставляй макушку. Как ночь — убирай макушку. Как день — подать сюда новый клин. Как ночь — отдохни, начальство. Как день…
— Очень страшно. Так и вправду время начнешь понимать! Нет, купец, я передумал тебя домой отправлять. И грамоту твою учить передумал. Лучге я буду при себе грамотного человека держать: тебя то есть. Согласен?
— А проведает про то Мудрец, нам обоим окорот выйдет…
— Так я же тебя в маленького червячка для
— И очень хорошо, что не получится. А то курица склюет, и останешься без писаря. А с врагом твоим поступим так… Есть ли у тебя на примете сочинитель?
— Откуда ему взяться? Которые были на примете, так те уже давно…
— Понятно. А скульпторы у вас имеются?
— Какие скульпторы?
— Вот статуя стоит — кто-нибудь ведь ее изваял из камня?
— Нет, это краденая. А своих никто не делает.
— Худо как… Ну да постараюсь тебя выручить. Никогда за такое дело не брался, да, видно, придется. Где моя табличка с палочкой? Ага, вот…
— Это ты что такое делаешь?
— Стихи складываю.
— Куда складываешь?
— На дощечку. Он, Мудрец, сдуру-то сам меня и надоумил. Та-татата-татата-татата-та… Слышишь, будто волна на берег моря накатывается?
Целый-то день он сидит при Высоком при том Табурете, Дабы Держатель всегда мог обратиться к нему. Мыслию куцей своей тщится небес он достигнуть, Кратким умишком своим в море нырнуть норовит. Каждое слово из уст его конским навозом Падает в уши владыке и сердце печалит. Он же, награды алкая, все мелет и мелет, Не понимая, что тем рушит державы устой!Теперь говори заклятье.
— Сказано! Порадовались боги: небольшим насекомым ползет Мудрец по залу! Вот уж нога Держателя занесена над ним! Вот уж топнуто священной ногой! Ну, спасибо, купец! Уважил ты меня, и я тебя уважу: подарю дворец либо два…
— А про Держателя ничего сочинить не нужно?
— Про какого Держателя? Про нашего Держателя? Да без него же все рассыплется! Мир под землю провалится, море высохнет! И как ты до такого додуматься мог?
— А вдруг да не развалится?
— Нет, лучше уж не рисковать. Вы, купцы, народ отчаянный, а нам рисковать нельзя…
— А давай попробуем: может, и ты на должность подойдешь.
— Не искушай. А то искушусь.
— Смотри, дело твое. Вот я однажды побоялся в нильской стране пшеницы закупить побольше, домой приплыл — ан там недород. Уж я локти кусал, кусал — до сих пор шрамы видны…
— Эх, была не была! Сочиняй!
— Сейчас. Та-татата-татата-татата-та… Эй, начальство, что с тобой? Что ты ежишься, корежишься? Да ты вроде и ростиком поменьше стал… А зачем из тебя лишние лапки лезут? Ну вот, так-то лучше, с вашим братом тараканом у нас, купцов, разговор короткий…
6
— Ну здравствуй, достойный купец! Спасибо тебе: ловко пособил мне от окружавшей меня недобросовестности избавиться. Я давно их на подозрении держал, а вот ты явился, и вся их гнилая сущность явственна стала. Давно, видно, лелеяли они черную измену…
— А ты-то кто будешь?
— Я-то? Или не узнал? Меня, Держателя тверди да моря? На всей земле самый главный титул.
— Можно его переделать, чтобы еще главнее стал!
— Неужто можно? Казалось бы, куда уж главнее… Ну-ка?
— Прибавить две буковки, всего и делов…
— Чего две прибавить?
— А буковкию Это значки, которыми слова закрепляются. Так вот, ежели две буковки прибавить, получится Содержатель тверди да моря. Дескать, ты не только держишь твердь да море, а еще и содержишь их за свой счет, вот сколь богат и могуч! А все люди, выходит, у тебя вроде как постояльцы, а за постой деньги платят.
— Славно придумано! Оно и вправду будто силы и мощи вдвое прибавилось, а всего-то две закорючки. Большая сила! Пригодишься ты мне. Задумал я заветную мечту всего нашего народа: над всем миром взять власть и силу. Но одна забота гложет царственное сердце: больно много на свете людей! У каждого в голове думка. Куда же это годится, если каждый свое будет думать? Вот когда все одинаково и враз думать станут, тогда порядок будет гармония называется. Вот я и раздумался: а не внедрить ли единодумие? И эта твоя грамота великому делу способствует! Если человеку мои мысли глашатай на площади будет втолковывать, он их и мимо ушей пропустить может. А вот когда они записаны будут, да покрупнее, да поярче, да на каждом углу, никто мимо не пройдет, всякий усвоит и так же думать примется. Прав ли я?
— Прав, как не прав, да только народ у вас неграмотный.
— Так ты же всех научишь. Ты же сам говорил Начальству-то Покоя покойному, что деревянными клиньями как-то грамоту вбивают…
— Тебе нет, деревянным не обойдешься, каменный нужен, а еще лучше железный. От железного, правда, дырки в голове остаются лишние. А вот простому-то народишку втолковать можно и без клиньев, особенно ребятишкам. Там, если что, простой розгой или подзатыльником управишься… Тебе же нет. Добудь-ка мне для себя хороший железный клин да кувалду…
— Нет уж, лучше я так, как есть, пребуду…
— Никак тоже меня в писаря прочишь?
— Хорошее имя придумал — писарь. Ты не просто писарь будешь, а Главный Писарь. Или Старший. Или Наиглавнейший Писарь тверди и моря. Нравится?
— Должность, что и говорить, почетная. Только наши писаря и философы со сказителями смеяться начнут: вчера еще мешки с пшеницей считал, а ныне Наиглавнейший!
— А мы их к ногтю! Они что у вас, сильно грамотные?
— Да уж пограмотней меня.
— А нельзя ли у них грамоту из голов повыбить? Теми же клиньями?
— Нельзя, она при человеке до смерти состоит…
— До смерти? Это еще лучше. Это нам раз плюнуть…
— Понял это давно. А какие мысли записывать будем?
— Мудрые, какие же еще? Пусть все люди живут в мире моих мудрых мыслей. Своих-то не будет, одни мои чтобы вокруг… И не на табличках жалких, а на высоких каменных стенах, да чтобы во всю стену…
— А вдруг они твои мысли постигнут, но при своих останутся?
— И это не беда. Надо, чтобы мои мысли повсюду были. Проснулся — на потолке. Глазами повел — на стене. Даже в отхожих местах пусть будут мои мысли у всех перед глазами! Глядишь, мало-помалу все остальные и вытеснят.