Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
Шрифт:
– Ладно, отложим до завтрака или обеда, смотря по тому, который теперь час, - решил я.
– Но прежде, чем мы разомкнем дружеские объятия, я вынужден дать вам, синьор Сентилья, несколько не менее дружеских наставлений. Во-первых, кинжал останется у меня. Во-вторых, вы немедля приведете кузнеца, который снимет меня с этой позорной цепи за ваш счет. Наконец я готов без всяких оговорок и условий сесть вместе с вами на ваш корабль, но...
– Мессер!
– прямо-таки горестно вздохнул Сентилья.
– Мы же давно плывем!
Как это я сразу не догадался, что пол не может покачиваться безо всякой естественной или чудесной на то причины?!
– Неужели давно?
– с неловкой усмешкой проговорил я, стараясь скрыть замешательство.
– Третий день, - опасливо ответил флорентиец, не зная, к добру ли это в сей час или к худу.
– Тем лучше, - утешил я его, внезапно найдя выгоду в новом положении. Мы будем плыть, как звери в ковчеге, без всяких ссор и взаимных подозрений, проводя время в приятных и полезных беседах. Но я предупреждаю вас, синьор Сентилья, если вы задумаете применить против меня силу, у меня найдется сноровки пустить ко дну весь ваш барыш со всеми вашими потрохами. Уверяю вас, что свою жизнь я ценю меньше, чем вы цените перо с вашего берета. Я ассасин. Вам известно, что это означает?
– Мессер, это уже четвертый вопрос сверх вашего обещания, - доблестно отвечал флорентиец.
Не произнося более ни слова, я оттолкнулся от пола ногами и отскочил в угол, как настоящий цепной пес, готовый к новому броску на опасного и сильного врага. Железные звенья забряцали, напоминая о моем позоре.
– За одно это, я должен бы вас приколоть, досточтимый синьор, - злобно процедил я, встряхнув рукой тесный ошейник.
Флорентиец с трудом приподнялся с пола, немного постонал, потрогал царапину за ухом и наконец обратил на меня затуманенный взор.
– Приношу извинения, мессир, - без неприязни сказал он и развел руками.
– Как мне велели, так я и делал. Разумеется, я не имею права убить вас по дороге в Италию. Для вас же в подобном деле нет, как полагаю, никакого запрета. Пусть же это обстоятельство останется залогом вашего доверия ко мне. Что же касается событий, которые должны произойти во Флоренции, то у нас еще будет достаточно времени подумать о них как вместе, так и порознь.
Вскоре я вышел из помещения в кормовой надстройке почти свободным человеком и мог обозреть всю широту морского простора и темные возвышенности берегов, вдоль которых мы плыли.
– Клянусь вам, синьор Сентилья, - сказал я флорентийцу, вглядывавшемуся в береговую даль с каким-то подозрением, - что я не стану прыгать за борт, в надежде достичь земной тверди быстрее ковчега. Мне известно, что видимые пределы земли столь же зыбки и ненадежны, как и эти волны под нами.
Тибальдо Сентилья улыбнулся мне в ответ, и впервые в его глазах я приметил след душевной теплоты.
Я встретил среди обитателей "ковчега" и тех двух пожилых торговцев, которые первыми увидели нас с рыцарем Эдом на пристани в Трапезунде. Ни один из них не выказал ни малейшего удивления, увидев меня в добром здравии и в самых добрых отношениях с Сентильей, из чего я извлек вывод, что они всего лишь невольно покрывают своими купеческими хлопотами тайную миссию молодого и, вероятно, не слишком опытного в торговых делах компаньона.
Не удивились они и тогда, когда я предстал перед ними таким же флорентийским щеголем да к тому же с кинжалом Сентильи на своем поясе. Вероятно, наше "братское" сходство легко объясняло окружающим любые изменения наружности или взаимного проявления чувств.
Я так и сказал флорентийцу:
– Нас явно принимают за братьев, и мой первый вопрос по истечении срока обета будет касаться вашего происхождения, синьор Сентилья. Если же такой разговор неудобен для вас по какой-то причине, упредите меня теперь.
– Отчего же?
– покачал головой Сентилья.
– Я, как и вы, не могу считать наше сходство простым совпадением. Если между нами нет прямой родственной связи, значит, несомненно крепка связь высшая, духовная. Эта догадка убеждает меня в том, что я оказался причастен к великой миссии.
Пора мне было привыкнуть к своим вещим снам, хотя бы и вызванным некой злой волей, однако я не переставал удивляться странным прозрениям, посещавшим меня даже тогда, когда в немилостивой яви меня опрокидывали на спину, как беспомощную черепаху, или сажали, как побитого пса, на цепь.
– Что я делал и говорил в таверне, у ворот Трапезунда, - спросил я флорентийца, - после того, как вы произнесли тайное слово?
– Ничего не говорили и не делали, мессер, - пожав плечами, ответил Сентилья.
– Вы сразу захотели спать. Я отвел вас в приличную комнату, где постель была уже застелена, вы пожелали спокойной ночи мне и комтуру, потом мы еще выпили с комтуром вина, а рано утром я проводил вас на корабль.
– В таком случае, - сказал я ему, пристально глядя прямо в глаза, - мы обязательно найдем общие нити. Нет ничего постыдного в том, что вам трудно похвалиться своим родом, раз уж не известно, кто был вашим отцом. Мы почти уже родственники, поскольку со мной случилась та же самая история.
Сентилья раскрыл рот и сделался на несколько пядей ниже, поскольку у него разом подкосились колени.
– Мессер, это настоящее колдовство!
– пробормотал он, немного переведя дух и осенив себя крестным знамением.
– А разве это ваше ЗАТМЕНИЕ не есть настоящее колдовское словечко? заметил я.
– Вот увидите, нас сожгут на костре обоих.
После этого разговора флорентиец стал еще более покладист, и вечером, когда осенний мрак опустился на воды, мы устроились в маленькой и уютной каморке, устланной небольшими коврами. В этот раз, наяву, мы сели друг к другу гораздо ближе, чем то случилось однажды во сне, за столом трапезундской таверны.
Здесь, при свете покачивавшейся из стороны в сторону лампы, Сентилья рассказал мне историю, которая привела его к нашему не совсем обычному среди простых смертных знакомству.
РАССКАЗ ТИБАЛЬДО СЕНТИЛЬИ,
ТРАКТАТОРА ФЛОРЕНТИЙСКОЙ ТОРГОВОЙ
КОМПАНИИ ЛАНФРАНКО
Хотя, мессер, я действительно не в силах похвалиться древностью своего рода и, более того, имею некоторые основания начинать свою славную родословную прямо с самого себя, однако предания, определившие мою судьбу, имеют не менее, чем вековую давность. Они довольно любопытны, эти предания.