Семь трудных лет
Шрифт:
Говорили, что в этих домах должны были жить чистокровные, согласно критериям фашистской расовой теории, молодые немки, которые для блага третьей империи добровольно соглашались за самое короткое время родить как можно больше «расово чистых» детей. К ним приезжали отборные эсэсовцы и делали все, чтобы порадовать «любимого фюрера» большим количеством новорожденных.
Из второй истории следовало, что поблизости находился большой подземный военный завод. На нем во время второй мировой войны якобы производилось какое-то секретное гитлеровское оружие. Ученые и инженеры, а также техники, руководившие работой, жили в домах, в которых теперь размещались мы.
Судя по внутренней архитектуре наших домов, обе версии равно могли быть правдивыми.
Я жил в двухместной комнате с мужчиной значительно старше меня. Он попал в Германию после сентября 1939 года в качестве пленного. Это был спокойный и малоразговорчивый человек. Он делал свое дело и не вмешивался в чужие.
Сброд — это слишком слабое слово, чтобы передать ту огромную разнородность людей по возрасту, национальности, образованию, характеру и облику, которую я встретил в своей новой среде.
В охранных ротах служат мужчины в возрасте от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. В Штейерберге большую группу составляли поляки, жившие, пожалуй, в согласии с украинцами, литовцами и двумя русскими.
Один из этих русских, Попов, добродушный великан, стал однажды причиной серьезного скандала. Его начали подозревать в прокоммунистических настроениях, и у британской военной контрразведки появилось немало хлопот. Я допускаю, что русский явился жертвой слишком усердных осведомителей, так как система внутреннего наблюдения в охранных ротах весьма развита. Британцы имеют в них своих агентов. Личный состав этих рот охраняет военные склады, возит военное имущество на полигоны и базы. Британская контрразведка исходит из того, что к таким людям нужно присматриваться внимательно.
О поляках, занимающих должности офицеров и старших подофицеров в британских охранных ротах, можно писать повести. Я думаю, немногие из нас отдают себе отчет в том, что это за люди, во имя чьих интересов несут они службу и едят чужой хлеб, что их связывает или чаще сталкивает и вызывает острые конфликты.
На основе собственных наблюдений я пришел к выводу, что среди них есть несколько групп, четко различающихся во многих отношениях.
Относительно многочисленной является группа тех, которые поступили сюда в период, когда подобные роты только создавались. Вскоре после окончания войны британские власти начали демобилизовывать части польских вооруженных сил, в оперативном отношении подчинявшиеся командованию союзников, а в политическом — связанные с эмигрантским правительством в Лондоне. Приблизительно тогда же западные союзники приступили к демобилизации собственных войск, не считая вооруженных сил США, которые были переброшены для военных действий на Дальний Восток.
У находящихся на территории трех западных зон оккупации Германии воинских частей было слишком много задач, чтобы они могли дополнительно взвалить на свои плечи обязанность постоянной охраны оставшихся с периода войны складов оружия, боеприпасов, горючего и т. п. Эти запасы не ликвидировались, так как в кругах политических авантюристов, не считавшихся с новым соотношением сил в Европе, начала уже тогда созревать мысль о возможности нового вооруженного конфликта. Для охраны запасов военных материалов можно было с успехом привлечь персонал значительно более дешевый, чем регулярные части, так как он не пользовался бы привилегиями военнослужащих. И именно тогда американское, британское и французское командования подумали о поляках. Ряд офицеров польских вооруженных сил и эмигрантские деятели, чтобы обеспечить себе источник доходов и сохранить в руках нечто являющееся хотя бы формальным суррогатом армии, охотно согласились на создание охранных рот. Тысячи работоспособных поляков не вернулись на родину, когда в стране начинался трудный период восстановления народного хозяйства. В течение долгих лет они охраняли военные склады западных держав, а те, кто обязательно хотел командовать, пусть даже надев иностранный мундир, получили такую возможность.
Я встретил несколько офицеров и подофицеров поляков, которые продолжали считать, что из охранных рот еще удастся создать армию. Например, поручник Шнук или Шмук — фамилию я уже не помню — обычно говорил о себе, что был офицером уже в период Варшавского восстания. Он любил муштру. Усердно следил, чтобы солдаты нашей роты были энергичны, имели пружинистый шаг и молодецкую выправку. Но что можно было требовать от «молодца» шестидесяти лет и с ревматизмом.
Вторая группа — это офицеры и подофицеры, которые, не говоря этого прямо, всем своим обликом давали понять, что их собственная жизнь не сложилась так, как могла бы, а следовательно, и в нас они видели людей внутренне сломленных, разочарованных. Когда они давали приказания или поручения, в интонации их слов, каждом жесте можно было прочитать: «Вам не повезло, мне тоже, но вместе мы можем что-нибудь сделать, чтобы хоть чем-то компенсировать отсутствие удачи».
Третья группа — это циничные проходимцы, которые старались нажиться на водителях и вахманах из охранных рот. Для них любой способ был хорош. При мне в Штейерберге произошел весьма пикантный случай. Связан он был с подофицером, нашим официальным начальником. Его называли просто Зайцем. В Штейерберге почти все имели прозвища. Однажды Заяц приехал из Хампа в компании женщины, по которой было видно, что она живет с каждым, кто готов ей заплатить.
Заяц энергично принялся за дело. Он приказал освободить комнату, завел туда свою гостью, сам уселся возле двери и установил цену — двадцать марок. Образовалась очередь. Из выплаченного «гонорара» Заяц забрал себе половину.
Каждый служивший в охранных ротах отдавал какой-то процент своего жалованья «на культурно-просветительную деятельность». На эти деньги выпускался журнал «Последние известия». Была у нас также библиотека и читальня, куда приходила эмигрантская пресса и некоторые журналы из Польши. Однако на что шли остальные деньги из этих обязательных поборов? На эту тему разговаривали часто. Говорили, что собранным фондом распоряжаются несколько проходимцев, устроившихся где-то наверху на теплых местечках. На получаемые суммы они без стеснения ведут «культурную» жизнь в избранном обществе.
Более непосредственно затрагивали нас частые «добровольные» сборы денег. Цели, для которых они предназначались, почти всегда были сформулированы в очень патриотическом духе. Устроители сборов прекрасно понимали, что поляки в охранных ротах — это люди когда-то обманутые, когда-то запуганные и ныне беспомощные. Их легко купить на патриотическую фразу, что и делалось. Деньги собирали для бездомных летчиков 303-й эскадрильи, для инвалидов битвы под Монте Кассино, на школы для их детей в Великобритании, для вдов погибших… Одни говорили, что это липа, другие молчали, но и те и другие платили, чтобы не раздражать шефов.
Четвертая группа наших чинов в ротах — это вконец опустившиеся люди. Они ничего уже не хотели, кроме водки и дешевых утех. К одному из них я присмотрелся поближе. Кем он был до войны? Что делал во время войны? Рассказывали разное. Кто-то мне говорил, что он был ротмистром, держал прекрасных лошадей и любил шикарных женщин. Во время войны он примкнул к подпольной организации, которую, как оказалось, создал гитлеровский провокатор. Когда это обнаружилось, он пробовал реабилитировать себя в борьбе с немцами, но ни одна организация не хотела его принять. Тогда он начал действовать самостоятельно, и вновь у него что-то не вышло. В декабре 1944 года он был арестован гестапо. Попал в концлагерь. Когда он вышел оттуда, ему не хотели подавать руки. Устроился на службу в охранную роту, женился. У него уже были две почти взрослые дочери. С женой и дочерьми он приезжал иногда в роту. Пил в клубе-столовой, а его дочери с совершенно определенной целью пропадали в казарменных комнатах или в окружающем казармы лесу. Он не мог этого не видеть. Пил, много пил…