Семь трудных лет
Шрифт:
Я показал девушке письмо, приглашающее меня на работу на радиостанцию «Свободная Европа». Она позвонила, кто-то ко мне вышел, и началось выполнение формальностей.
Радиостанция «Свободная Европа» является учреждением, возникшим по инициативе ЦРУ и финансируемым американской разведывательной службой. В течение длительного времени этот факт старались тщательно скрывать от общественного мнения даже на Западе. Позднее, когда то там то здесь начала появляться информация об этих связях, руководители радиостанции сами или голосами дикторов клялись перед микрофонами, что обвинение «Свободной Европы» в каких-то контактах с ЦРУ «несерьезно», не соответствует действительности.
«Польская» радиостанция, как утверждалось, пользовалась только американской благотворительностью, воплощенной в радиопередатчиках, в студиях, обитых звукопоглощающими плитами, и в другого рода мелкой материальной помощи, о которой не стоит даже и вспоминать. Сейчас, после дискуссии в конгрессе США, когда факт тесной и многосторонней связи ЦРУ и радиостанции «Свободная Европа» был официально зафиксирован в парламентских стенограммах, в передачах «Свободной Европы» можно услышать несколько иные интонации. Уже не отрицается так категорически факт финансирования радиостанции ЦРУ, хотя по-прежнему умалчиваются цели и методы работы так называемых корреспондентов «Свободной Европы», а также, что еще более важно, способы использования собираемой информации.
Официальное разоблачение связей между ЦРУ и радиостанцией «Свободная Европа» поставило руководителей этой радиостанции в трудное положение. Ведь никто не отрицает, что ЦРУ занимается шпионажем, политическими диверсиями, организует государственные перевороты и покушения на прогрессивных общественных деятелей во многих странах на всех континентах. Эти факты всем известны и широко комментируются. Конечно, Новак и его люди чувствовали бы себя спокойнее, если бы никто не знал, что радиостанция «Свободная Европа» является одним из важных звеньев ЦРУ, управляемым в вопросах принципиального характера из-за океана. Секретные службы в основном действуют в тени, они не любят гласности. В конце концов я также, став работником радиостанции «Свободная Европа», не хвалился тем, что меня послало разведуправление в Варшаве. В лице Новака, Гурецкого или Заморского я видел не людей, искренне считавших себя поборниками интересов Польши, а прежде всего работников, состоявших на жаловании ЦРУ, послушных исполнителей воли американцев. Я знал характер и закулисную сторону функционирования радиостанции как инструмента ЦРУ. Поэтому меня совсем не удивили формальности, которые я должен был выполнить, переступив порог этого учреждения.
Каждый, кто хочет работать на радиостанции «Свободная Европа», должен дать письменное согласие на то, что его биография и личность будут специально изучены. Эти «исследования» производят по поручению контрразведки различные службы. Я знаю, что в моем случае полковник Ганс Фишер, носивший официально титул директора административного отдела, а фактически бывший шефом службы безопасности радиостанции «Свободная Европа» в Мюнхене, получил на меня несколько отзывов: от господина Б из Цирндорфа, от симпатичного американца, который допрашивал меня в Нюрнберге, и от работников британской и западногерманской контрразведок, которые «опекали» охранные роты. Мне известны также случаи, когда отзывы о поляках — кандидатах на работу на радиостанции «Свободная Европа» — старались получить через разведку непосредственно в их стране. Один из работников радиостанции, Анджей Смолиньский, рассказывал мне, что, когда он почувствовал, что некоторые его начальники стали относиться к нему с недоверием, и пожаловался на это одному американцу, тот прямо ему заявил: «Что делать? Мы запросили о вас наше посольство в Варшаве. Оно ответило, но, к сожалению, полученный отзыв не является однозначно положительным».
После сбора всей информации о кандидате в работники радиостанции Ганс Фишер часто проводит с ним беседу. На меня она не произвела большого впечатления (я прошел через гораздо более трудные испытания), но я знаю людей, которые сознательно избегали Фишера, а вызова к нему в кабинет просто боялись. Вероятно, он мог быть мало симпатичным и очень дотошным в своих вопросах. Директор по кадрам радиостанции «Свободная Европа» Рассел Пул подписывал решение о принятии на работу лишь после получения одобрения Ганса Фишера.
Каждый вновь принятый должен собственноручной подписью в присутствии свидетеля, то есть другого работника радиостанции «Свободная Европа», подтвердить, что он принял к сведению и обязуется строго выполнять инструкцию по внутренней безопасности, разработанную Security office (бюро безопасности). В период моей работы на радиостанции «Свободная Европа» эта инструкция стала еще более строгой. Работникам радиостанции нельзя было ездить в социалистические страны, контактировать с их дипломатическими, торговыми или культурными представителями. Запрещалось также звонить лицам, проживающим в социалистических странах.
О каждом, даже случайном, контакте с гражданами этих стран следовало докладывать в Security office. Работник «Свободной Европы» обязан был сообщать, при каких обстоятельствах установлен контакт, кем является особа, с которой он разговаривал, где эта особа живет, какие имеет политические взгляды и т. п.
Принятый на работу должен быть также сфотографирован на радиостанции «Свободная Европа». Личные документы, выдаваемые радиостанцией или с ее помощью (на радиостанции существовало специальное бюро, занимавшееся получением виз, паспортов и т. п.), были снабжены преимущественно фотографиями, выполненными собственным фотоателье.
В первый день я должен был посетить множество комнат в обширном здании радиостанции. Путешествие заняло у меня почти целый рабочий день. Однако я успел на аудиенцию у директора польского отдела Яна Новака, который уже ждал меня.
Новак принял меня доброжелательно, но недвусмысленно дал понять, что ждет от меня выражения признательности за великодушный жест. В конечном счете от него зависело, буду ли я принят сюда на работу. Я знал об этом и не обманул его ожиданий: благодарил его горячо, не скупясь на приятные слова. Он получил то, чего хотел. В этой роли я выступил, пожалуй, безупречно.
В кабинете директора я вновь был представлен Казимежу Заморскому, которого Новак специально вызвал. С Заморским я познакомился за год до этого, когда в первый раз приехал в Мюнхен. Тогда он был для меня лишь одним из руководителей польской редакции, теперь я стал его непосредственным подчиненным. Таким образом, мне необходимо было сразу приспосабливаться к существующей субординации, чтобы не совершить какого-нибудь промаха. В присутствии Заморского Новак проинформировал меня о подготавливаемой программной конференции польского отдела (обычно его называли «польская редакция») и предложил мне выступить на ней.
— Мы очень рассчитываем, что вы выскажетесь, — настаивал он. — Прошу подготовиться к этому выступлению. Я хотел бы, чтобы вы, как человек, который недавно покинул Польшу, рассказали нам, как польский народ оценивает свое положение. Особенно нас интересует проблема молодежи: что думают и как смотрят на свое положение студенты, молодые рабочие, крестьяне?..
Новак явно возвращался к теме беседы, которую я однажды имел с ним, а позднее — с американцем по фамилии Браун. Тогда меня спросили: «Предположим, что в Польше рушиться коммунистический строй. Могло бы молодое поколение поляков в такой ситуации представить себе реставрацию частной собственности на банки, крупные предприятия, создание заново больших поместий и восстановление родовых имений?»