Семь видений богатыря Родиполка
Шрифт:
Сбылся тот сон Ханговский: вернулся Вертиполох с женою-красою свуяныческой. Пригляделась ему тамошняя девица Люба очетырнадцати лет, дочь внеобручной купеческой дочери Василисы да княжеского сына Светослава. Василиса отдала Любу сразу, не спросив ее решения, потому как завет дал Светослав свой предсмертный – за великого богатыря ее отдать. Мать Любы нрава кроткого была, а дочь ее – упряма и своенравна, как сам Светослав. Приняла ее Ханга с почетом, нарядною. Но и Люба свое княжество скрыла да с поклоном в избу пришла, в самые ножки поклонилась Ханге да Всевласию.
Глядела прабабка Ханга на Вертиполоха, что славу сыскал как богатырь Славь, да наглядеться не могла. Хоть и не был ей сыном, но все ж мил был как родный. Стал он красив, как то солнце ясно – Ярило-батюшка. Огненный он – Ханговский. Волосы те до плеч развеваются, словно огонь горят. Лик его округлый, светлый, с челом белым. Но глаза – словно ель, иглы зеленые, темные, буравят, сверлят, испепеляют. Горесть в них,
А когда ж осередок осени пришел, листья стали желты да в багрянце, Люба привела сильного и здорового сына, Родиполка. Приводила она его по обычаям да нравам Ханги-богатырки, в спаленке, на одре пуховом, где с мужем лежала. В том ложе, говорила прародительница Ханга, любовь сильна, защита для матери-молодицы да дитятка. Стыдилась Люба, ведь чудно-то было, чтобы в спаленке дитятко приводить, все-то бабье напоказ выставлять. Ведь у них – свуянычей – по-другому все было: приводили детей в баньке, чтобы молодицу водой окатить да дитятко в свежей водице искупать. Но того Ханга не принимала, все на свой лад делала. Там, где зачато дитятко, там и приводят, чего того стыдиться, все то ладное, говорила мудрая прародительница. Люба на то не отвечала, не перечила, уступила Ханге – матери великой.
Привела она Родиполка через отри дня опосля осеннего равноденствия. Все то, что мать его Люба скрыть хотела, все на дитятке отметиной появилось: пятно родимое – как обруч княжеский. Люба Светославна скрыть род свой хотела, стыдилась, что без обручной мать ее, Василиса, привела. Но того у нее не получилось: одарил Светбог пятном ее сына, да прямо на шее, сбоку, открыл всем, что роду он княжеского, гордого. Малец тот был светел, ярок, с волосами огненными, слегка курчавыми. Приняла Ханга младенца, взглядом его строгим окинула да именем нарекла Родиполк.
– Будет велик он, словно тот рюрик (самый сильный богатырь), славу сыщет богатырску, – говорила прабабка, взяв ребенка на руки. – Но и другую славу он примет – ведемскую, великого кудесника. – А сама подумала: тяжко ему будет, один он таков будет. Но матери его не сказывала: негоже волноваться, а то и сама мать накликать беду может.
С малолетства, как только смог Родиполк держать тонку палку, стал его прадед Всевласий учить мечом владеть. Но заместо меча поначалу была у Родиполка палка; чем больше рос он, тем толще находил Всевласий ему сруб. А как стало ему очетырнадцать лет, так Всевласий вложил в его руки свой меч именной – Своярт, а сам стал в руки длинные бревна брать. А как начал Родиполк толсты срубы с одного маху рубить, так прадед-богатырь стал учить его на руках драться. У Всевласия-то руки сильные, большие, богатырские, а захваты-то еще сильнее, но Родиполк того шустрее, выходил из них. Прабабка Ханга на все то искоса смотрела да посмеивалась. Заприметив, что Родиполк Всевласия своими руками побеждать стал, она в свое богатырское оделась да супротив Родиполка пошла. У нее-то руки небольшие, но цепкие. Как они внука сзади-то обхватят да спереди на грудине сцепятся, так Родиполк и вырваться не может. Да что там вырваться, шевелиться-то тяжко! Но и свою прабабку победил он. Руку-то ей повернул да так вывернул, что Ханга той руки отри дня не чуяла. Но тому Ханга рада была: знать, велик ее правнук будет, богатырь.
Сама прародительница Ханга тихую беседу с ним вела, особую. С малолетства Родиполку тайные умения свои открывала, от самой великой прародительницы Ситры. Учила его прабабка многому скрытому, что передала ей ее мать Харма, а той – ее мать Футта, а той, в свою очередь, старая Ситра. Ситра-прародительница была из народа вольного, сильного, женского. В народе этом были только девки-воительницы, жили они отдельно от мужиков и были во сто крат сильнее самого сильного мужика. Но народу-то этому главная из девок изменила да отдала на поругательство. Ситру-прародительницу продали за десяток золотых монет. Да не кому-нибудь, а старому, но сильному воину Хардамеду. Воин тот хоть и был с бело-седыми волосами заместо огненных, но глазом был востр. Увидал он в ней не только силу могучую, красоту ее особую, но еще и мастерство иное – кудесничество. Ситра та стала жить при избе Хардамеда да в его роде. Как привел ее старый воин в свою низкую избу со скошенною крышею, что с одной стороны длиннее, то сыну великовозрастному Зурбе та Ситра полюбилась, а тот ей. У народа, что из него Ситра вышла, родов-то не делали, а только один раз с мужиком ложились, чтобы дитя понести. И Ситра того не знала, как свой род делать да как с мужиком жить возле да детей приводить. Но и тут приняли ее, да велика мать-родительница, мать Зурбы, сама Хелла, то с любовью ей показывала да рассказывала. Но и Ситра им свои нравы передавала, устои. Вместе с мужиками в ладьях плавала да в боях подле них стояла, не страшилась. И стали ту Ситру-прародительницу за великого воина почитать да вместе с мужем ее, Зурбою, во главе ладьи ставить. Ситра та дитятко одно привела, а более не стала, в боях была да по морю плавала. У Ситры родилась огневолосая Футта. Но Футта уже другая была, знала, как род надо делать, хозяйство вести. Но и силушка у нее была, да и кудесничеству обучена. Футта та за Верха отдана была. У них-то дочь родилась Харма. Ее уж за мужика – воина Зунху – отдали. У Хармы-то от Зунхи и приведена была огневолосая краса Ханга, прабабка Родиполка.
Младая Ханга красотою своею пленила не одного молодого собрата. Но ни один из них не полюбился ей. Она-то росточком невысока, но как глянет на молодца глазами своими светло-зелеными сверху вниз, так чудилось, что она высока да горда. Хангу-то всему обучили: и бой вести, и кудесничество делать, и род свой знать. Но род свой вести да детей приводить не торопилась она: все с отцом просилась в море, в ладье плавать. Но отец ее тому рад был, сыновей-то более не имел. С малолетства брал дочь с собою по морю плавать да учил бои вести. Как поплывет та Ханга, Зунхи дочь, так море к ладье той ласково, нежно. Дары свои открывает да той ладье вручает. А как бой затеивают, так та девчушка с длинными, словно тот огонь, кудрями опервой выбегает да в бой вступает. С нею все бои Зунха да его воины побеждали и над всеми врагами верх брали. Выросла та девчушка в красу-девицу овосемнадцати лет. В волосах-то ее яркий да страстный огонь жил, как и в духе ее. Она жизни полна была, а бой вела не хуже сильного молодца. Голову-то гордо держала, бесстрашно, а глазами зелеными сверкала да блестела. Красота в ней была гордая да чужестранная. Как пристала их ладья к берегу русичей, так там она и осталась. Отдал ее отец за молодца Всевласия – мужалого богатыря Своярта.
Но не только наследие свое, ведьмовство да кудесничество, отдала Родиполку, но и наделила его красотою своею чужестранною: глазами зелеными да кудрями огненными. С самого ребяческого богатырка Ханга учила Родиполка не резать волосы, а заплетать их в толсту косу. Хоть сама-то прабабка носила волосы свои густые по-иному, чужестранному. Заплетала она их в толсты косы, но по-своему: делила волосы на три части, нижнюю часть не трогала, распускала, верхнюю, поделив на две, заплетала в одве косы да связывала между собою. Правнук ее, Родиполк, от нее не отставал, к очетырнадцати годам носил он косу не хуже девичьей: толстую, пламенную, ярко-огненную, до самого пояса. Волосы он свои тяжелые курчавые приглаживал со всех сторон, плотно стягивал, а потом заплетал в трех-, а то и четырехполосную косу. Вид его от этого был инородный, броский, яркий. Да и вся его краса молодецкая редкая. Образ его заметный, всем девицам на радость. Светлокожий, бледный, с красивым лицом, словно сын не Любы-свуянычихи, а самой прабабки Ханги. Силен он. Как тот бой вел – словно жил тем: сильными ударами, резвыми движеньями, да так жил, что той боли не чуял, а после уж, осмотревшись, замечал-то раны, отметины на себе.
Прадеда свого победил, да себе одну царапину получил. Но знал он от прабабки Ханги- кудесницы: травы целительны, от тех царапин-то и следа не останется. А вот после боя с самою прабабкою Хангою получил он свой опервый шрам, через овсю грудину. Но то все ему нипочем было, травушка-то все вылечит да залечит. Мать его после того боя плакала все да охала. Ханга же гордилась правнуком своим, словно то сын ее был.
Родиполку после победы над Хангою прадед Всевласий гордо подарил свою макитру (головной убор, суженный к верху) с тканью до плеч да меч именной – Своярт. Меч тот начищен был да в руках прадеда под лучами Ярила-батюшки блестел да сиял. На рукоятки меча того образы были солнышка Ярила-батюшки да Месяцеслава самоцветами яркими выложены.
Но младому богатырю чудилось, что как только прадед отдал тот меч, тот сиять стал уж не так ярко да тепло, а словно холодом блестел, да на Родиполка-то словно тот ветер холодный дул, остужал да заморозить норовил. Не принял тот меч сильный меня, думал горько Родиполк, глядя на меч узкий да длинный блестящий. Не сойдемся мы, не будет от него подмоги. А только тяжесть от меча того, тоска. Все тот меч – Своярт – теплом к своему другу – богатырю Всевласию – духом кипел. Ведь недаром сколько побед в боях одержали вместе да стольких врагов остановили, все то вместе было: сильный богатырь Своярт да меч его, друг стальной. А ведь как же иначе, меч-то живой, дух в нем есть, принять-то должон богатыря. А коли не примет, то в боях победы не будет, ведь не только сила в руках и в ногах должна быть, но и меч за тебя как за друга свого стоять должен, сечь врагов сильно надо, по надобности богатыря.