Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
Соляр прогорел, ветер стих, и яркое летнее солнце осветило Льдину. Майна, образовавшаяся на том месте, где стояла дизельная, ещё дымилась, снег под ногами почернел от копоти; оранжевая змея кабеля, тянувшаяся от бывшей дизельной, щетинилась лопнувшими жилами, повсюду валялись бесформенные осколки, пустые вёдра и беспорядочно разбросанные баллоны, бочки.
Первым делом Семёнов установил наличие людей: все живы. Травмированных было много, но больше по пустякам: Дугин вывихнул палец, Осокину горячие брызги прожгли щёку, Груздеву, который выбежал на пожар без шапки,
Больше всех досталось Филатову. Пока горело, никто не обращал внимания на его руку, а кончился пожар — ахнули: кроваво-чёрная пятерня без кожи…
Вновь, в который раз за три зимовки, Филатов не давал Семёнову покоя. Плюс — минус, актив — пассив… не послужной список у этого парня, а путаная бухгалтерская ведомость! То: «Кому это надо, кто нам за это спасибо скажет?», то — с головой в огонь.
Поняв, что заснуть ему не удастся, Семёнов оделся и пошёл в медпункт. Филатов лежал на нарах, лицо его резко осунулось, а рука, на которую Семёнов старался не смотреть, лежала поверх белой простыни. Рядом сидел Томилин, а Бармин хлопотал над чаем.
— Чай, кофе, Николаич?
— Давай кофе. Что на радиостанции, Костя?
— Нормально. Личных радиограмм две штуки за вахту, Веню, — он кивнул на Филатова, — с рождением поздравляют.
— В субботу за ужином всей станцией чествовать будем, — уловив многозначительный взгляд Томилина, сказал Семёнов.
— Учитывая обстоятельства… — начал Томилин и продолжил морзянкой — согнутым пальцем по столу.
— Вымогатель, — засмеялся Семёнов, — Саша, нам по двадцать пять, Вене пятьдесят… Твоё здоровье, Веня.
— Спасибо. — Филатов чуть улыбнулся. — Вот док грозится через две недели на работу выгнать. Не брешешь?
— Через две недели? — возмутился Бармин. — От силы десять дней, симулянт несчастный!
— Вот видите, — обрадовался Филатов. — Брехун, конечно, а всё равно приятно. «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», — как сочинил один умный человек. Вы-то как, Сергей Николаич?
— На конкурс красоты не собираюсь, а в больничном доктор отказал.
— Не поволоки вы меня тогда, — сказал Филатов, — некого было бы с рождением поздравлять.
— Сочтёмся славою, Веня.
— Моя вахта была.
— В том, что мачта упала, твоей вины нет.
— На кого ж собак будут вешать?
— Как положено, на начальника.
— Это несправедливо.
— Не беспокойся, шея у меня тренированная, выдержит… Очень болит?
— Откричался, терпеть можно… — Филатов заговорщически переглянулся с Барминым и Томилиным, приподнялся на локте и вдруг горячо выпалил: — Сергей Николаич, давайте простим Осокина, а?
От неожиданности Семёнов дёрнул себя за подбородок и вскрикнул от боли.
— Проклятье!.. Договорились вы, что ли?
— Нет, Сергей Николаич, вы послушайте, — страстно продолжал Филатов, — мы не договаривались, только одно дело Осокину по морде врезать, а другое — ребёнку… Как палачи… Пусть у меня рука отсохнет — не могу!
— Температуру мерил, Саша? — Семёнов с тревогой посмотрел на пылающее лицо Филатова.
— Тридцать восемь, — кивнул Бармин. — Но не в этом дело, Николаич. Костя, просвети начальника.
Семёнов стал читать протянутый Томилиным листок: «Осокину Виктору Алексеевичу. Дорогой папа у нас большая радость про тебя очерк районной газете знатный земляк с фотографией нас все поздравляют мы с мамой очень тебя любим гордимся — твоя Наташа».
— Такие дела, Николаич, — озадаченно проговорил Бармин.
Семёнов молча закурил.
— Серге-ей Николаич, — совсем по-детски протянул Филатов, — девчонка-то в чём виновата? Ей-то за что?
— Дядя Вася у него вчера был, — вставил Томилин. — Говорит, что…
— Знаю, — с досадой сказал Семёнов. Взял радиограмму, вновь прочитал. — Неплохого адвоката он заполучил, сукин сын… Ты-то как считаешь, Саша?
— Насчёт ребёнка Веня прав. Представь себе, возвратится с клеймом… Я бы на его месте лучше с головой в воду. Надо прощать.
— Сегодня он себя не жалел, в пекло лез, — добавил Филатов. — Костя с ним был, спросите у него.
— Патетики многовато, — проворчал Семёнов. — С головой в воду… пекло… Но положеньице в самом деле щекотливое. Да-а, неплохого адвоката заполучил! Ладно, с бойкотом кончаем, но всех предупредить, чтобы никаких слюнявых сцен всепрощения не было. Добрячки! Просто ничего не произошло — забыли, и точка. Ну, спать пора?
Бармин снял со спиртовки стерилизатор, подмигнул Филатову.
— Сейчас мы тебе кой-куда кой-чего вкатим, и тебе приснится Наденька на сочинском пляже.
— Нужна она мне, — проворковал Филатов. — Ты мне лучше клешню вылечи.
После укола Филатов задремал, и Семёнов ушёл успокоенный.
Поднялся небольшой ветерок, тянуло гарью и чем-то палёным — долгий, неистребимый запах пожарища. Под наскоро сколоченным навесом тарахтели движки, их энергии, подсчитал Семёнов, хватит на работу радиостанции, аэрологию и медпункт; гидрологическую лебёдку придётся вертеть вручную, а кое-какие научные работы временно приостановить. Ничего, главное — люди живы и корабль на плаву остался… До чего же молодец Валя, старый ретроград Валя Горемыкин — отказался от электропечи, потребовал обеспечить камбуз баллонами с пропаном. «Газовая плита мне сподручнее», — упрямился и, хотя его долго уговаривали, стоял на своём, за что большое ему спасибо: камбузу простой не угрожает.
У движков дежурил Дугин.
— Палец как? — спросил Семёнов.
— Док вправил, нормально, — ответил Дугин. — Ну, ты хорош, скажу тебе… Детей по ночам пугать!
— Сбегай в кают-компанию, погрейся, я пока подежурю.
— Не надо, мне Валя термос кофе притащил… Что там, в медпункте, весело?
Семёнов рассказал.
— Правильно, Николаич, кончай бойкот, — согласился Дугин. — Витька Осокин, конечно, не подарок, но от Вени кто хошь озвереет… Да, я в твоём доме аккумулятор с лампочкой приспособил для работы.