Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
Отныне Анисимов думал и принимал решения в десять раз быстрее, чем он был в состоянии это делать: его мозг, нервы и мускулы вышли за пределы своих возможностей. Вместо бездействующих приборов безошибочно работала интуиция.
Слева вдали мелькнули две скалы — запомнить. За грядой торосов более или менее ровное поле, садиться будем там.
Снижение — с вертикальной скоростью полметра в секунду, скорость горизонтальная — сто шестьдесят пять километров в час.
Дымовую шашку бросать поздно, но печенкой чувствую, что садимся против
— 40 метров… — доносился голос Бориса. — 30… 20… Угол встречи с поверхностью не более восемнадцати градусов! Не допустить «клевка», удержать штурвал от ухода вперед!
— 10… 5!
Угол отклонения щитков на двадцать! Двигатель, зажигание, бортсеть — выключить, бензопитание — перекрыть!
— Есть! Убрать щитки!
Единственное что успел сделать Анисимов после посадки, — это убрать щитки. Неуправляемый, самолет со скрежетом и грохотом понесся по льду, из разорванной передней части фюзеляжа в кабину ворвался и мгновенно забил ее смешанный с осколками льда снег. Самолет, как пущенный по воде камушек, дважды подпрыгнул, круша многотонной тяжестью лед, и, погасив инерцию, замер. Забросанный, ослепленный снегом, Анисимов непослушными руками вытер изрезанное осколками льда лицо, расстегнул привязные ремни и услышал стон Бориса.
И тут же из грузового отсека донесся крик:
— Вода!
Первая мысль — что он сходит с ума: самолет чуть покачивался. Но ведь этого не может быть!
— Матвеич, ногу… — со стоном произнес Борис. В кабину, размазывая кровь по лицу, вбежал Кулебякин, за ним Кислов.
— Лед продавили!
— Поможешь Борису выйти! — это Кислову. И Кулебякину: — Осмотреть машину и доложить, мигом!
Анисимов схватил ручной фонарь и метнулся в грузовой отсек. Крики, стоны!
Луч — на пассажиров: одни барахтались, пытаясь встать, другие уже поднимались — живы!
Луч — на открытый люк: где Кулебякин? Перескакивая через мешки и чемоданы, бесцеремонно расталкивая пассажиров, Анисимов добрался до люка.
Под ним, в каких-то десяти сантиметрах, дымилась трещина.
Размахивая руками, по льду бежал Кулебякин.
— Лежим на плаву! — выкрикнул он. — Зацепились консолями!
Страшная мысль: первые же самые ничтожные подвижки льда — и консоли соскользнут… Гибель!
Обернулся, во всю мощь легких гаркнул:
— Всем покинуть борт! Немедленно! Схватил за руку Гришу.
— Прыгай, дружок!
— Гри-шенька!
Увидел полные ужаса глаза Невской, непроизвольно, совершенно неожиданно для самого себя погладил ее по щеке.
— Прыгай, милая, не пропадем!.. Дима, помоги! Со льда — отчаянный крик Невской:
— Там Лизу придавило!
— Ничего не придавило, зацепилась она, — прогудел из глубины отсека Белухин.
— Шубу порвало… — плачущий голос Лизы.
— Быстрей, черт бы вас побрал! — взорвался Анисимов и подхватил за воротник подползавшего Чистякова. — Дима, принимай! Горюнова!
— Чемодан никак не найду…
Самолет сильно качнуло, кто-то истерически вскрикнул.
— Поспеши, Матвеич! — это со льда Кулебякин. — Одна консоль сорвалась!
— Всем покинуть!!!
Широко раскрытые глаза, растрепанные волосы Лизы Горюновой… Белое, как снег, лицо Белухиной…
— Я, кажется, слегка вывихнул руку, — с жалкой улыбкой доложил Зозуля.
— Прыгай, ч-черт!..
Белухин с мешком, Солдатов с чемоданом — за ним.
— Матвеич, подмоги… — сдавленный голос Кислова. Подбежал, подхватил Бориса, вместе с Кисловым понес его к люку.
— Принимай!
Снова сильный толчок — наверное, соскочила вторая консоль и машина всей тяжестью лежит на воде. Значит, в запасе минута-другая. Несколькими прыжками
— в кабину: портфель с документами… пистолет… аптечка… Несколькими прыжками — обратно.
— Вон!!! — заорал на Кулебякина, который волочил из хвостовой части коробку с НЗ.
Кулебякин прыгнул, что-то плюхнуло в воду, полетели брызги. Послышалась ругань, проклятья, в люк хлынула вода, Анисимов, не раздумывая, выбросился наружу — и замер, потрясенный неправдоподобным зрелищем.
Обросший льдом, изуродованный до неузнаваемости самолет медленно погружался в океан. Нет, левая консоль еще держалась: судорожно, будто утопающий кончиками пальцев, она вцепилась в лед, продляя гибнущей машине агонию.
— Всем отойти!
— А-а-а! — вдруг не закричал, а завыл Кулебякин и, прежде чем Анисимов успел его задержать, рванулся в люк.
— Ди-ма!
Из люка вылетел брезентовый чехол, второй, какие-то вещи. Что-то валилось на лед, что-то падало в непрерывно расширявшуюся трещину.
Левая консоль, обессилев, сползла в воду.
— Ди-ма!
Анисимов силой оторвал от себя Белухина, прыгнул в полузалитый водой люк и ухватил обеими руками рычащего, впавшего в неистовство Кулебякина.
— Так тебя!
Рывком, как мешок с мукой, швырнул его из люка, выскочил сам.
— Всем отойти! Самолет уходил в океан. Скрылись моторы, крылья, разбитый фюзеляж с пилотской кабиной, и только обметанный льдом стабилизатор какие-то секунды дергался, вздрагивал, будто просил о помощи. Потом и он исчез.
Анисимов сорвал с головы мокрую от пота шапку. Прощай, друг, не уберег я тебя, прости и прощай.
И вытер рукавом глаза.
Вынесенных, выброшенных вещей оказалось немного: два брезентовых чехла от моторов, чемодан Лизы Горюновой, вещмешок Белухина, портфели Анисимова и Зозули, топор и лопата из противопожарного инвентаря, аптечка — и все.
Анисимов долго не хотел уходить от полыньи, сознавал, что зря теряет время, каждый сантиметр льда фонарем обшарил — аварийной рации не нашел, угодила в полынью, не иначе; пропала и большая коробка с НЗ, неприкосновенным запасом, которую Кулебякин тоже выбросил из люка.