Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
Шрифт:
— Что это пришло тебе в голову? — удивилась Чикильдина, прикрывая лицо буркой. — И почему тебя это интересует?
— Да так… без особого интереса. Скажите — казачка?
— Какая из меня теперь казачка, — неохотно ответила Чикильдина. — Женщина, как и все.
— Это-то я знаю, — перебила Зина. — А если от рождения?
— Если от рождения то, конечно, казачка. В Садовых хуторах, где я родилась, живут мои родители — старики уже. Там и младшая моя сестра Прасковья. Отец рассказывал, Чикильдины появились на Кубани с незапамятных времен.
— Тетя Оля, вы знаете, я родилась на Волге, там у нас казаков нету. — Зина волновалась, лицо ее разрумянилось. Правда это, будто у казаков есть
— Вот оно, оказывается, что тебя беспокоит. — Чикильдина посмотрела на своего шофера. — Кто тебе об этом говорил? Или в каких книгах вычитала? В старину, верно, всего бывало. Только это не обычай.
— А вы, тетя Оля, по любви выходили замуж?
Чикильдина не ответила, не хотела, чтобы Зина хоть что-нибудь знала о ее первом замужестве. В памяти воскресли давным-давно угасшие воспоминания. Без согласия отца и матери она вышла замуж за Федора Костылева, немолодого красивого мужчину. Жил он в Армавире, часто приезжал в Садовые хутора заготовлять живую птицу. Ольга так полюбила его, что и дня не могла прожить одна. Но вот прошло две недели, а Костылев не появлялся в Садовых и ничего не писал. Улучив момент, когда отец и мать ушли вечером к соседям, а сестры были на гулянке, Ольга оседлала отцовского коня и по метели ускакала в Армавир. Как слепленная из снега кукла вошла она в чужую квартиру, ничего не видя, кроме его любимого лица. Костылев обнял ее. «Казачка! Степная моя радость!» — говорил он, целуя ее холодные и мокрые от снега глаза.
Все, что случилось тогда, теперь кажется ей и смешным и обидным. Не прошло и месяца, как Костылев простился с молодой женой и уехал по каким-то своим делам в Сибирь. Говорил, что покидает ее ненадолго, но так и не вернулся. Два года Ольга ждала его, живя у родных и проводя в слезах ночи. Так и не дождавшись Костылева, Ольга уехала в Краснодар, к дяде Андрею Игнатьевичу Чикильдину. Андрей Игнатьевич помог племяннице поступить на курсы секретарей сельских Советов. В парке на танцах Ольга познакомилась с военным, Алексеем Кравцовым, удивительно веселым парнем, умевшим легко и красиво танцевать. Она вышла замуж за Кравцова, но счастья и в этом замужестве не было. Полк, в котором служил Кравцов, уехал на Дальний Восток, и Ольга снова вернулась в Садовые хутора — не замужняя и не вдова. Сперва она работала секретарем в хуторском Совете, затем ее взяли в Родниковорощинский райисполком инструктором. Там она вступила в партию. Потом — война, и письма от Алексея стали приходить с адресом полевой почты.
— Зинуша, что это пришло тебе в голову спрашивать о моем замужестве? — после долгого молчания сказала Чикильдина. — Или сама замуж собираешься?
— Нет, тетя Оля, замуж я не собираюсь. — Зина не успела притормозить, газик вскочил в выбоину, и его затрясло, как в лихорадке. — Вот дорога, так дорога… Я хотела поведать вам одну свою тайну. Я, конечно, не казачка, у меня и фамилия русская — Русакова, а влюбился в меня один казак. Это было на курсах шоферов, еще до войны. Звать его Жора. Он из хутора Низки. Жора — это по-нежному, а по паспорту он Егор Большаков, И я вам, как матери, сознаюсь: хотел Жора на мне жениться. Муж и жена шоферы — это, говорит, очень даже хорошо. А я тогда была чересчур молодая и не захотела даже слушать. А Жора и говорит: не захочешь по согласию — силой возьму в жены. У казаков, говорит, есть такой обычай. И давай мне про тот обычай голову заморочивать. А я ему говорю, что я не казачка и никаких таких дурацких обычаев не знаю и насильно твоей не буду.
— А что же он?
— Говорит, что меня свяжут. А я ему говорю, что буду кусаться.
— И чем же дело
— Хохочет, а меня тоже смех разбирает, — Зина тяжело вздохнула. — Так мы ни до чего и не договорились. Теперь Жора на фронте, письма, конечно, пишет. Про тот обычай в одном письме вспомнил. Карточку тоже прислал. Сидит за рулем, такой гордый!
— Ну, а ты что ж ему написала? — участливо спросила Чикильдина.
— Еще ничего определенного. — Зина откинула голову и тихонько засмеялась. — Нет, тетя Оля, это я вам говорю неправду. Мне совестно. Я уже написала ему, только боюсь…
— Чего? Обычая?
— Нет. Боюсь, что не так написала. Сердито написала.
Чикильдина не знала, что писал Зине Егор Большаков и какой был послан ему ответ. Она кивнула головой и сказала, что письмо парню на фронт надо было послать ласковое. Зина согласилась и пообещала завтра послать другое письмо. А Чикильдина, кутаясь в бурку, вспомнила недавнее послание от офицера Матюхина. Она познакомилась с ним случайно в Краснодаре еще в прошлом году весной. В многолюдном коридоре к ней подошел капитан в казачьей форме, с двумя орденами и с забинтованной, лежавшей на ремне рукой. Это был худощавый чернолицый мужчина лет тридцати, с резким разлетом смолисто-черных бровей.
— Уважаемая, — сказал он, — не вы, случаем, будете заведующая лекционным бюро?
— Обознались.
— Прошу прощения, — сказал он с подчеркнутой вежливостью.
Они познакомились. Улыбаясь и приподымая стежки бровей, Матюхин рассказывал о том, как он лежал в госпитале и как служил в казачьем полку, из госпиталя его вызвали в райком, предложили поехать в станицы и рассказать женщинам, как воюют их мужья.
— Да беда — оратор из меня никудышный, — сознался он, улыбаясь и в упор глядя на Чикильдину. — Ну ничего, как-нибудь поговорим. Пока рука окончательно заживет — поеду беседовать с женами наших конников. Да вот никак не могу поймать неуловимого начальника.
— Я тоже его поджидаю, — сказала Чикильдина. — Вы приезжайте к нам. В станицу Родниковая Роща. Как бы обрадовались наши казачки. Они бы вас на руках носили.
Чикильдина смутилась и покраснела. Матюхин пообещал непременно приехать, но не приехал. Началась эвакуация, и Чикильдина в хлопотах и заботах, какие свалились на нее в те дни, забыла об этой случайной встрече. Совсем же недавно она получила письмо, ласковое, согретое душевной теплотой. Со свойственной мужчинам прямотой Матюхин говорил, что он полюбил Чикильдину и что непременно приедет в Родниковую Рощу. «Вот дурной, и напишет же такое», — подумала Чикильдина. Вспомнила об Алексее. От мужа второй год не было известий. Скомкала письмо в кулаке и бросила его в печь.
От воспоминаний, набежавших нестройной чередой, душно стало под буркой. Чикильдина приоткрыла угол, холодный ветер коснулся ее горячих щек. «Почему ж я не написала ласкового ответа? — подумала Чикильдина. — Надо было все-таки написать».
Зина вела машину молча, глядя на кочковатую дорогу и думая о чем-то своем.
III
В стороне от дороги чернело пепелище, тянулись к небу мрачные, давно остывшие дымари да торчали обугленные деревья, — то, что осталось от хутора Грушка. Горела Грушка в зимнюю, остуженную ветром ночь. Выползали из-под соломенных крыш кровяные струйки и, гонимые ветром, быстро разрастались в огромный дымящийся клубок огня. Точно багряно-красный заслон, подымалось пламя к небу, режущим глаза светом озаряя притихшую степь. Вокруг пожарища маячила цепь солдат, жарко отсвечивали на огне стальные каски и плоские, как ножи, штыки. Из глубины пожара долетали то воющий скрежет раскаленной жести, то грохот падающих стропил, то бешеный рев скота.