Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
— Видишь ли... Ты, этакий добряк, шёл у казаков на поводу.
— Да вовсе не шёл я ни у кого на поводу. Старался считаться с людьми, чтоб не были они на меня в обиде.
— Вот, вот... Никого не хотел обидеть, добренькая твоя душа. А я сторонник неукоснительного единогласия. Для этого у меня есть опыт.
Курбат собирался действовать с размахом, вести с целью увеличения ясачного сбора наступательную политику против неясачных туземцев: юкагиров, чукчей, коряков, «приискивать новые землицы и реки». Для подкрепления такой политики он просил прислать на Анадырь ему в помощь полсотни казаков. Курбат стремился строго централизовать управление всеми русскими людьми в Анадырском крае и для этого свёл их всех в единый отряд, возложив часть правительственной службы на торговых и промышленных людей. Мера эта вызвала ропот и неудовольствие многих.
Особенно недоволен Курбат Иванов остался состоянием зимовья, небольшого поселения, почти лишённого укреплений. Своё недовольство он высказал Дежнёву.
— Ты подумал, продержится ли твоё зимовье, если нападёт орда туземцев?
— Я не готовился к нападениям туземцев, Курбат, — ответил Дежнёв. — Я всегда был сторонником добрых, сердечных отношений с местными, старался не озлобить их. И верил, что дружески расположенные к нам анаулы, коряки или кто другой не придут с оружием в руках под стены зимовья.
— Но ведь твоя доброта часто приводила к обратному.
— И совсем не моя доброта была причиной этого, а разбой и грабежи стадухинцев или Юшка Селиверстова.
— Кто бы из вас ни был больше виноват, а жил-то ты, Семейка, оплошливо. Оставил ты мне в наследство убогое зимовье с ветхим частоколом вокруг, который и резвая собака перегрызёт. А нужен острог с крепкими стенами и башнями, недоступный врагу.
— А мне не был нужен острог с башнями. Обходились избёнками с частоколом.
— Выходит, мы с тобой, Семейка, не в одну дуду дудим.
Решил Курбат Иванов осуществить свой план, возвести острог всей Анадыри на удивление. Все наличные силы новый приказчик бросил на заготовку леса, строевой лиственницы и строительство крепких стен с башнями. Как писал Курбат воеводе: «В прошлом 168(1660) году поставил я, Курбатко, острог и в остроге аманатскую избу с нагороднею и всякими крепостьми и зимовье построил и в остроге государев амбар с служилыми и промышленными людьми».
Летом 1660 года Курбат Иванов организовал и сам возглавил экспедицию к северо-восточным берегам Чукотки. В ней приняли участие и некоторые из старых соратников Дежнёва. Снаряжая экспедицию, Курбат поделился планами с Семёном Ивановичем:
— Хочу поискать новые моржовые лежбища. С этой целью и выходим в море.
Далее Курбат признал, что якутские власти проявили заинтересованность в открытии новых лежбищ, в увеличении добычи моржового клыка. Направляя его экспедицию на Анадырь, воевода указывал в наказной памяти, что открытие новых моржовых лежбищ будет поощрено освобождением промышленников от десятинной пошлины и другими привилегиями.
Плавание оказалось исключительно трудным. На восьмой день коч был сильно повреждён штормом. Мореплаватели вытащили судно на берег и занялись его починкой. Не раз приходилось вступать в бой с чукчами. Кончились запасы продовольствия. Приходилось питаться грибами. С чукчами удалось в конце концов замириться с помощью подарков и даже раздобыть у них оленины.
Коч Курбата Иванова дошёл до «Большой Губы». По-видимому, это был залив Креста, представлявший собой северный выступ Анадырского залива. Не обнаружив нигде моржового лежбища, отряд вышел в обратное плавание. В Анадырском заливе коч снова попал в страшную бурю. Пришлось выбрасывать за борт все припасы, чтобы поднять его осадку. Мореплаватели натерпелись всяких бед, так что, по словам Курбата, «чаяли себе смерти».
Вспомним, морской поход Алексеева-Дежнёва вокруг Чукотки положил начало русским плаваниям по Берингову морю. Вторым стало плавание Курбата Иванова. Неласково, жестокими бурями и штормами встретило Берингово море мореплавателей. Но начало плаваниям, освоению северной части Тихого океана было положено.
Семён Иванович не дождался завершения строительства нового острога. Он покинул Анадырь зимой 1660 года, пробыв двенадцать лет в суровом Анадырском крае и проведя в скитаниях, после того как покинул Якутск, в общей сложности около двадцати лет. С Курбатом Ивановым простились не то чтобы сердечно и дружески, но вполне благопристойно. Даже обнялись. Курбат произнёс напоследок:
— Ты положил начало освоению края, открыл нам дорогу.
— Ведь не я один, — ответил Дежнёв.
— Не ты один, конечно. Что-то у тебя не так получалось, я бы сделал на свой лад. Не будем об этом... Всё же ты молодчина, Семейка. Счастливой тебе дороги.
Вместе с Дежнёвым отправились в путь один из его старых товарищей, Артемий Солдатко, да два вожа-анаула с нартами в собачьей упряжке. При Семёне Ивановиче был большой груз — более полутораста пудов моржовой кости и почта, которой снабдил его Курбат. Шли они на Колыму освоенным сухим путём — через вершину Анадыри, Анюйский камень, реку Анюй. Этой дорогой не раз ходили в том и ином направлении русские люди, служилые, торговые и промышленные. Тем не менее путь этот оставался плохо освоенным, тяжёлым. Бывало, путники блуждали по горной тундре и каменистым кручам, на водоразделе между верховьями рек Анадыри и Анюя, страдали от голода и пронизывающего ветра. Выходили обычно по санному пути, пользуясь нартами в оленьих и собачьих упряжках, чтобы к исходу весны достичь желанной цели.
В Нижнеколымске Семён Иванович встретил старого знакомого, Ерастова, который был когда-то рядовым казаком, а теперь стал сыном боярским и приказчиком на Колыме. Обрадовался встрече с Дежнёвым.
— Жив, Семейка. Сколько лет не виделись...
— Много. Изменился я?
— Седины прибавилось. Откуда и куда путь держишь?
— Отслужил своё на Анадыри. Возвращаюсь в Якутск с костяной казной.
— Поплывём вместе на моём коче. Я тоже отслужил своё на Колыме и возвращаюсь на Лену. Возьму тебя с твоим грузом.
— Спасибо, Иван.
— О семье что-нибудь знаешь?
— В первые годы скитаний по дальним рекам получал о семье весточки. Мол, живы, здоровы. Жёнка тоскует по Семейке, а сынок растёт. С оказиями посылки им посылал.
— Жена-то из якутов?
— Саха она. Так вот, говорю... В первые годы привозили служилые люди весточки о семье. Потом всё заглохло. Спрашиваю, знаете ли казачью жену Абакаяду? Отвечают чаще — не знаем, не слышали о такой. Уж не ведаю, жива ли. Ведь много годков прошло, как расстались.