Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
Дежнёв с Семёновым энергично взялись спасать имущество. Дали команду, чтобы кочи приблизились к зимовью, уже наполовину затопленному. Люди отряда выстроились цепочкой, передавали друг другу мешки с мягкой рухлядью, моржовым клыком, запасами продовольствия, зимней одежды, инструментом. Всё это передавали по цепочке на корабли и сумели доставить на возвышенное сухое место. Основную часть имущества удалось спасти.
Ещё некоторое время вода в реке всё прибывала. Бурлили и клокотали стремнины. Разбушевавшаяся стихия смыла, словно пушинки, шесть изб и амбары. Селиверстов не проявил расторопность, понадеялся на авось, что пронесёт, да на прочность стен своего амбара. Вот и не сумел спасти заготовленные его людьми запасы моржовой кости. Упрямо твердил на предупреждения Дежнёва, что прочно построен его амбар, устоит. Не устоял, однако.
— Убыток-то какой! — причитал теперь Юшко. — Пудов сорок рыбьего зуба потеряли.
Прошёл паводок. Разлившаяся вширь река вернулась в своё обычное русло. Принялись за восстановление разрушенного и подсчёт убытков.
Казалось бы, совместные походы, общие невзгоды, борьба со стихией должны были сблизить Дежнёва и Селиверстова, заставить Юрия смягчить свою злобу, неприязнь к Семёну Ивановичу, отказаться от дальнейших козней. Но дежнёвский недруг не унимался.
Селиверстов прибыл на Анадырь с письменным распоряжением воеводы. До поры до времени он помалкивал об этом распоряжении и придерживал его в заначке, чтобы в подходящий момент вытащить на свет Божий и подставить противнику внезапную подножку. А то воеводское распоряжение предписывало всех бывших беглых казаков выслать в Якутск на суд и расправу. В числе этих намечавшихся жертв упоминались Василий Бугор, Федот Ветошка, Никита Семёнов, Артемий Федотов. А ещё с именами беглых был упомянут и торговый человек Анисим Костромин и покойный Семён Мотора.
Если в отношении беглых распоряжение воеводы имело какой-то смысл — уклонялись от государевой службы, вели разбойный образ жизни, то в отношении Моторы распоряжение теряло всякий смысл. Его давно не было в живых. В чём провинились бывший анадырский приказчик Мотора и торговый человек Костромин, было неясно.
Выжидал Юрий, чтобы нанести Семёну Ивановичу внезапный удар исподтишка. Выложил перед Дежнёвым наказную память воеводы, когда счёл, что наступило подходящее время для удара.
— Воевода требует, чтоб ты выслал всех этих людей в Якутск для суда над ними, — злорадно произнёс Юрий.
— Вот ты каков, Юшко, — только и сказал Дежнёв. — Раскинул свои коварные сети. Только не выйдет игра по твоим правилам.
— Как это не выйдет? Воеводской воли хочешь ослушаться?
— Те, беглые, коли и провинились в чём, дурные свои поступки нелёгкой службой своей, усердием на Анадыри-реке искупили. Не дам их в обиду. Здесь каждый человек дорог.
— Много берёшь на себя, Семейка. Как бы тебе плакать не пришлось после.
— Это уже моя забота.
Селиверстов хмуро насупился и собрался было что-то ответить Дежнёву, но Семён Иванович опередил его:
— Послушай, Юшко, что я тебе скажу. Когда наказная память эта писалась, ни ты, ни воевода ещё не ведали, что Мотора приказал долго жить. А если бы и был жив... За что судить такого человека, который и мухи не обидит? А тебе он мешал, ты хотел занять его место не мытьём так катаньем. Оклеветал беднягу перед воеводой, чтоб выжить с Колымы. И для отвода глаз и Костромина туда же... Разве не так?
— Выдумщик ты, Семейка. Сам не ведаешь, что глаголешь.
— Ведаю. Бог тебе этого не простит.
Не всё мог знать Семён Иванович об интригах Селиверстова. Мог только догадываться, как Юшко из кожи лез вон, чтобы опорочить Мотору в глазах воеводы, добиться его удаления с Колымы и занять место приказчика. Догадка была справедливой. И вовсе не ведал Дежнёв, какая корысть заставила воеводу Францбекова попустительствовать Селиверстову. Прекрасно понимал Юрий, какую выгоду получит Францбеков — высокие проценты с кредита на снаряжение экспедиции, и потому-то торговался с воеводой, ставил условия. Одним из этих условий было удаление с Анадыри оклеветанного им Моторы. Вот этого Семён Иванович не мог знать.
О своём разговоре с Юшком Дежнёв поведал Никите Семёнову.
— Не тревожься, Никитушка. Пока я жив, в обиду тебя и других мужиков не дам. Если бы это воеводское предписание выполнять, наш отряд был бы серьёзно ослаблен.
— Смелый ты человек, Семён Иванович, погляжу.
— Будешь смелый. Если бы я согласился выслать всех этих людей в Якутск, в отряде начались бы раздоры. И ещё... тебя бы, Никитушка, лишился. Ведь мы с тобой дружно жили, не ссорились.
— Ты мой ангел-хранитель, Сёмушка.
— Какой я тебе ангел? Обыкновенный пинежский мужик. А ведь Селиверстов хочет, ох как хочет, чтоб в отряде начались раздоры, свары, недоверие ко мне. Не защитил, мол, товарищей Семейка. Отдал на съедение воеводе. А раздоры помогут свалить соперника.
— Мудро рассуждаешь, Семейка.
Через некоторое время пришёл к Дежнёву Васька Бугор.
— Не вели казнить, Семён Иванович. Выслушай и смилостивись.
— Что я должен выслушать?
— Гадкий человечишко твой Васька.
— Не то чтобы слишком уж гадкий. Неустойчивый. Клонишься в ту сторону, куда ветер дует.
— Вот, вот. Не сразу распознал я, что ты за человек, Семён Иванович. Щедрой души ты человек. А я, Васька, обижался на тебя. Мелкие обиды правду затемнили. Послушался Юшка, поверил злым его наговорам на тебя.
— Полно, полно, Василий. Не надо об этом. Я ведь человек незлопамятный. Зла на тебя не держу. Ошибался ты. Так ведь и я не святой угодник. Тоже, наверное, в жизни всякое случалось.
— Донос на тебя кляузный писал. Юшко подсказывал, как писать.
— Забудем, Василий.
Дежнёв проявил твёрдость и выдать товарищей наотрез отказался. Ведь бывшие беглые усердно служили в суровых условиях Анадыри, стали его товарищами, соратниками, разве они не искупили сполна свои прегрешения, не делили с отрядом все тяготы и лишения, не терпели все вместе голод, холод и всякую нужду?
Семён Иванович посылает отписку якутскому воеводе, где мотивирует своё решение не отпускать беглых в Якутск для судилища. Напоминает, что беглые теперь несут вместе с ним на Анадыри государеву службу.