Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
— Обожди. Выслушай меня до конца. Стали мы думать, как твоё усердие отметить. Зарекомендовал ты себя, казак, хорошо. Ещё раз посмотрели «именные книги» и отыскали в них то, что тебе надобно. Нашёлся свободным оклад атамана. Да будет тебе известно, атаман по своему рангу не ниже сотника. Возрадуйся, атаман Дежнёв.
Семён Иванович совсем растерялся и не смог произнести ни одного слова, только прослезился на радостях.
— Вот и слезу пустил, словно красна девка. А ещё боевой казак, — пошутил Стрешнев. — Поздравляю тебя с чином атамана. И дозволь обнять тебя, атаман...
Родион Матвеевич вышел из-за стола и по-простецки обнял оробевшего Дежнёва. На радостях Семён Иванович принял спокойно отказ в его второй просьбе покупать хлебные запасы.
— Твоё дело нести казачью службу и не вторгаться в дела купцов и промышленников, — так объяснил свой отказ Стрешнев.
Он не сказал, что приказ покровительствовал торговым людям, связанным с богатым московским купечеством. И негоже было бы потворствовать казакам, которые стремились стать соперниками купцов и промышленников. Правда, всякое правило могло иметь исключения. Казак Стадухин, например, широко занимался предпринимательством, торговал, ссужал деньги под высокие проценты. Но происходил Михайло из богатой семьи, принадлежал к казачьей верхушке и имел очень сильную руку в правительственных верхах среди богатого московского купечества. Такой сильной руки у Семёна Ивановича не было.
Итак, согласно царскому решению, Дежнёв был произведён в казачьи атаманы. Ему установили годовой оклад в девять рублей, семь четвертей ржи, четыре четверти овса и два с половиной пуда соли. Якутскому воеводе Сибирским приказом была направлена царская грамота о назначении Семёна Ивановича атаманом.
В это же время, незадолго до отъезда из Москвы, Дежнёв подал ещё одну челобитную. В ней он просил отправить вместе с ним в Сибирь для государевой службы племянника Ивана Иванова с женой Татьянкой. Оба проживают, указывалось в челобитной, в Великом Устюге, «ни в тягле, ни в посаде». Это выражение означало, что он свободный человек, не закрепощённый, не кабальный. Свободного, не являющегося собственностью помещика, власти могли отпустить в Сибирь беспрепятственно. Сибирский приказ выдал без затруднений «проезжую грамоту» на имя Семёна Дежнёва с семьёй племянника.
Настало время отъезжать из Москвы. Дежнёв намеревался продлить свою сибирскую службу и делился своими планами с Ерастовым:
— Есть ещё силёнка, Иване, послужим.
— Вижу, Семейка, атаманский чин прибавил тебе бодрости.
— Определённо прибавил. Буду ходить в дальние походы, зимовать в малом зимовье или острожке, терпеть нужду и голод, коли придётся. Промышлять соболя и моржа.
— Не пора ли посчитаться с возрастом, Семейка? Занял бы подобающую должность при воеводе.
— Я ведь непоседа. Спокойная жизнь не по мне. Да и с воеводой не уживусь.
— Значит, снова скитания? Под туземные стрелы хочешь?
— С туземцами уживусь. Если к ним с добрым словом, с увещеваниями, а не со злобой и «огненным боем». Только так склонишь их к миру и государевой службе.
— Подумай, однако, Семейка. Ты ведь теперь атаман. По чину и служба тебя ожидает.
— Какая бы ни была служба... К самой суровой службе привык. Готов снова отправиться на дальние реки, хоть на Колыму, хоть на Анадырь. Где ещё такая природа, такие богатства, такое раздолье!
Перед отъездом получил Семён Иванович в Сибирском приказе проезжую грамоту, в которой была сделана такая запись:
«Да ему ж, Сеньке, по нашему велению государя указу велено взять на Устюге Великом племянника Ивашку Иванова з женою с Татьянкою Григорьевой дочерью, будут они вольные, а не тяглые и не беглые, и не кабальные, и не крепостные и никому до них дела никакого нет».
Шли из Москвы сперва по зимнику. В Великом Устюге племянник Ивашка отыскался сразу. Ждал нетерпеливо Семёна Ивановича с грамотой, разрешающей ему отправиться в Сибирь. Ещё более исхудал и обносился Ивашка, смотреть не на что.
— Приведём-ка сперва тебя в божеский вид, — сказал ему Дежнёв, с неодобрением разглядывая рубища племянника. — Прими-ка от меня этот подарок, сукно доброе. Приведи швею.
Залопотал что-то невразумительное Ивашка. Понял Семён Иванович — нет у племянника денег на швею. Успокоил его Дежнёв:
— Рассчитаемся со швеёй. Не беспокойся.
Ивашка привёл швею. Это оказался тщедушный старичок.
— За пару дней сюртук сошьёшь для моего племяша? — спросил старика Дежнёв.
Тот сделал обиженное лицо и ответил:
— Обижаешь, казак... Я чтоб не пошил сюртук за два дня?
— Вот и шей на здоровье.
Старик достал из кармана шнурок и принялся обмеривать Ивашку, оставляя на шнурке узелки.
— Ты бы рассказал, дядя Семён, какова служба казачья в Сибири, что меня ожидает? — спросил племянник Дежнёва.
— Долго рассказывать. Расскажу дорогой. Дорога тоже будет долгой, — ответил Дежнёв. — Ставить сеть на соболя доводилось?
— Нет, не доводилось.
— А моржа когда-нибудь видел?
— Никогда не видел.
— А кочем когда-нибудь управлял?
— Только видел издалека, на Двине.
— Видишь, скольким премудростям тебе надо научиться, чтобы стать хорошим сибиряком. В грамоте, которую мне выдал Сибирский приказ, указано, что вы с Татьянкой можете следовать со мной до Якутска. А я так думаю...
Дежнёв помедлил с продолжением разговора и, видя, как насторожился Ивашка, сказал ему весело, с расстановкой:
— Рано тебе ещё о Якутске думать. Оставайся пока в Тобольске. Там набирайся ума-разума, опыта. И дай бог, чтобы попался тебе такой наставник, какой был у меня, Лександра Татаринов.
На второй день пришёл тщедушный старичок с готовым сюртуком, сделал Ивашке примерку, немного ушил сюртук в плечах. Дежнёв оплатил расход. Потом подумал — сделал обновку племяннику, надо бы одарить и супружницу его, Татьянку. Тоже пообносилась. Купил ей в гостином дворе дорожное платье и вязаную кацавейку.
И обратный путь был долог, изнурителен. Когда отряд спускался с Каменного пояса на сибирские просторы, наступила зима.
Зазимовали в Тобольске. С Ивашкой и Татьянкой расстались сердечно. Иван благодарил Семёна Ивановича и выражал надежду, что, как только освоит всю необходимую казаку науку, не станет здесь засиживаться.