Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
Итак, сведения об экспедиции отважных мореходов привлекали не только русских образованных людей, но и иностранцев и становились известными в Европе. Они находили отражение в трудах географов, путешественников, составителей географических карт. При этом имена подлинных первооткрывателей не фиксировались, забывались.
А скромный герой, участник беспримерно героической эпопеи, упорно добивался справедливого решения своей судьбы, ждал причитавшегося за долгие годы изнурительной службы жалованья. Каждое утро он выходил с постоялого двора, шёл через Красную площадь в Китай-город, в Сибирский приказ, чтобы выслушать решение начальника приказа Родиона Матвеевича Стрешнева.
На Красной площади шагало строем государево войско, стрельцы в длиннополых суконных кафтанах, высоких остроконечных шапках с обшлагом, с пищалями на плече. У каждого на боку кривая сабля.
Не мог тогда предугадать Семён Иванович, что наступят иные времена, воцарится молодой непоседливый царь Пётр Алексеевич, и будет обагрена стрелецкой кровью Красная площадь. Полетят по повелению царя Петра стрелецкие головы. Беспощадной рукой подавит царь-реформатор бунт ревнителей старины, поборников незыблемой косности. Наломает при этом немало дров. Всё это увидит Красная площадь и уже не увидит стареющий Семён Иванович Дежнёв.
А пока шагало через площадь стрелецкое войско. По обочинам площади длинными рядами тянутся лавки. В них горы всяких товаров, российских и заморских. Идёт бойкое торжище. В толпе снуют лоточники, зычно предлагают пироги с требухой, калачи, квас, сбитень. Степенно прохаживаются приставы с бердышами, приглядываются, прислушиваются — не ведёт ли кто крамольных речей. Встретишь здесь и иноземцев всяких: немцев, голландцев, шведов и ещё каких-то невероятных бусурман. Вырядились на свой лад, не по-нашему. На головах высокие шляпы с перьями, на ногах, обтянутых чулками, башмаки с пряжками. Лопочут на своём языке, привлекая внимание зевак.
А в Сибирском приказе всё одно и то же. Дьяк Котельников снова отвечает:
— Родион Матвеевич ещё не готов встретиться с вами.
Дежнёв не решался уходить. А может быть, главный дьяк чего-то не договаривает? Чтобы продлить время, Семён Иванович спрашивает:
— А почему в тот день, когда отряд пришёл в Москву, на всех храмах звонили колокола?
— В Первопрестольной часто услышишь колокольный звон.
— Но ведь тот день был не воскресный, не субботний. И церковного праздника на него не выпало.
— Ошибаешься, Семён Иванович. Великий был праздник. Царица младенчика принесла. Я уже и со счёта сбился — который это у нашей чадообильной царственной четы. В кремлёвском соборе по этому случаю заздравная служба шла. Вот все московские храмы и подхватили благовест Ивана Великого.
— Многие лета государю нашему с государыней и всеми чадами. А как моё дело решается? Скажи, Алексий Павлович, не тяни.
— Делу дан ход. Повремени ещё несколько деньков.
— Повременим, — только и оставалось сказать Дежнёву.
В конце сентября 1664 года Семён Иванович подаёт новую челобитную. Она содержала просьбу о выдаче ему «выходного жалованья», по существу подъёмного пособия на благоустройство в столичном городе, покупку подобающего платья взамен изношенного в дороге, а также «подённого корма», или суточных, на повседневное пропитание. По заведённому порядку Дежнёв и его товарищи «выходное жалованье» и «подённый корм» получили без больших затруднений.
В той же челобитной Семён Иванович напоминал свою просьбу о выплате ему жалованья за службу с 1643-го по 1661 год, то есть за девятнадцать лет, вновь писал о мытарствах своей службы, ранениях. Государство задолжало ему не ахти какую великую сумму — всего сто двадцать шесть рублей, двадцать с половиной копеек. Ведь жалованье рядового казака было мизерным. Весь долг был несопоставим с той огромной прибылью, которую он принёс государству. Вся добытая его трудами моржовая кость (лично им и его товарищами) оценивалась в сумму, превышающую семнадцать тысяч рублей.
Наконец-то дьяк сообщил Дежнёву:
— Родион Матвеевич просят вас зайти завтра. Дело-то оказалось непростое. До боярской думы дошло.
И вот Семён Иванович снова у начальника Сибирского приказа Стрешнева.
— Заждался, небось? — спросил его участливо Стрешнев.
— Заждался, — признался Дежнёв.
— Видишь ли... Наша машина власти неповоротлива. Дело твоё на государственном уровне пришлось решать, моей власти на это не хватало. Сперва твою слёзную просьбу рассматривали приказные, рылись в бумагах, воеводских ведомостях, отписках. Проверяли, не прибавил ли ты годы неоплаченной службы.
— Зачем бы я стал прибавлять?
— Так уж положено у нас. Проверяй и перепроверяй каждую циферку. Дал я дальнейший ход твоему делу. Послал на рассмотрение боярской думы. Она и вынесла окончательное решение. Можно сказать, удалось разгрызть крепкий орешек.
— Что же решила дума?
— А вот что, — ответил Стрешнев и протянул Дежнёву лист плотной шершавой бумаги. — Читай и возрадуйся.
— Да не прочитаю я. Зрением что-то слаб стал.
— Так слушай. Я тебе прочитаю.
И Стрешнев прочитал такое вот решение боярской думы: «За ту ево, Сенькину, многую службу и за терпение пожаловал великий государь самодержец, велел ему на те пришлые годы выдать из Сибирского приказу треть деньгами, а за две доли сукнами».
— Итак, Семён Иванович, причитается тебе получить тридцать восемь рублей, шестьдесят семь с половиной копеек деньгами и ещё девяносто семь аршин сукна цвета частью тёмного вишнёвого, частью цвета зелёного. Сукно мы оценивали по двадцать копеек за аршин.
— Что я буду делать с сукном? — воскликнул Дежнёв. — Почему не могу весь долг в рублях получить?
— Любопытный же ты, однако, Дежнёв, — ответил ему с насмешливой иронией Стрешнев. — Хочешь, чтобы я тебе наши приказные секреты раскрыл?
— При чём тут секреты, Родион Матвеевич? Я ведь своё кровное жалованье прошу.
— И получишь его сполна. Знаю, что долги нужно возвращать. Но вот, видишь ли... что получается. В наших амбарах много залежалого сукна скопилось. Сукнецо ещё доброе. На пошив нарядной одежонки в самый раз сгодится. У нас своя забота — как с этим сукном поступить. Ты, мужик, я вижу, дельный, толковый. С купцами сговоришься, продашь им сукно, коли тебе оно не надобно.