Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
— Ну и что? Среди молодых якуток такие красавицы попадаются — заглядение. А окрестится, примет нашу веру — она уже не бусурманка.
— Так-то оно так... — начал Семён Иванович и не договорил, задумавшись.
— Без семьи ты здесь не казак. Должен глубокие корни в нашей земле пустить, детей нарожать, чтоб твоей дорогой шли.
Воевода, прощаясь с Бекетовым, сказал не то шутя, не то обиженно:
— Эх, Петруха... Злодей ты. Все сливки у меня снял.
— Стараемся для блага России. Грех было не постараться.
В отряд Петра Бекетова, направлявшегося в Якутск, вошли кроме Семёна Дежнёва Михайло Стадухин, Василий Бугор, Посник Иванов и другие казаки, имена которых были запечатлёны в исторических документах или не дошли до нас.
6. ДОРОГА В ЯКУТСК
Итак, Семён Иванович оказался в отряде Петра Бекетова, направлявшегося для прохождения дальнейшей службы на Лену. Дорога предстояла долгая, трудная. Особенно тяжёлым участком, как предупреждал Бекетов, была порожистая Ангара, в своём среднем течении. Нелёгким было и преодоление волока, которым выходили из ангарских притоков в бассейн Лены. На ленском участке пути порогов уже не было.
Караван лодок, растянувшийся длинной вереницей, двинулся по Енисею к устью Ангары. Большие лодки загрузили людьми и всякими припасами, в которых нуждался якутский гарнизон. Шли на вёслах против течения. Леса подступили к самой кромке берега, повторяясь отражением опушки в воде. Иногда из прибрежных зарослей вылетала с громким кряканьем или гоготанием стая диких уток или гусей. В одном месте спутники спугнули огромного бурого медведя, спустившегося к воде напиться. Заметив приближающиеся лодки с людьми, медведь поднял вверх голову, словно приветствовал лодки, взревел утробно, повернул к опушке и трусливо побежал в лес мелкой рысцой.
В головной лодке плыл сам сотник Пётр Бекетов с молодым казаком Трофимом, своим помощником и толмачом. Несмотря на свой возраст, Трофим служил на Лене с самого основания якутского острога, женился на якутке и, постоянно общаясь с якутской роднёй, неплохо овладел их языком. Парень он был смышлёный, грамотный, и поэтому сотник ценил его. Бекетов лично отбирал гребцов для своей лодки, выбрал в их числе и Семёна Ивановича, понравившегося ему спокойной рассудительностью и хорошей физической формой. Казаки, впервые плывшие из Енисейска по Ангаре, выражали неподдельный восторг перед прибрежными пейзажами, могучими кедрачами и лиственницами, стаями гусей и уток и спокойной, чистой гладью реки. Преодолев пороги, река, казалось, утрачивала свой буйный нрав и текла спокойно, растекаясь вширь.
— Красотища! — восклицали казаки.
Дежнёв не присоединялся к этим восторженным восклицаниям. Он уже плавал однажды по Ангаре в тунгусское стойбище. В красоте Ангары, конечно, не разочаровался. Но думы поглощали его. И подтолкнул Семёна на эти думы недавний разговор с сотником Бекетовым, советовавшим ему жениться на якутке. «Без семьи ты здесь не казак. Должен пустить крепкие корни, детей нарожать, чтоб твоей дорогой шли» — эти слова сотника крепко запечатлелись в его мозгу.
А ведь, наверное, прав Пётр. Образ желанной когда-то Ираидушки, с которой он, юный Семейка, изведал короткое счастье, за минувшие годы как-то потускнел, стёрся. Да и сам он старался выкинуть её из памяти. Ведь изменницей оказалась, хотя, может быть, и поневоле. Сколько же годков прошло с тех пор, как оборвалась их любовь, свидания на берегу Пинеги с жаркими объятиями, поцелуями и несбывшимися надеждами? Пожалуй, пятнадцать годков прошло, полтора десятилетия. Время достаточное, чтобы сердечные раны зарубцевались и горечи все быльём поросли. Время, люди говорят, лучший целитель.
Всё же иногда Семён задавал себе мучительные вопросы. А жива ли Ираидушка? Не наложила ли на себя руки от отчаяния и тоски по желанному Семейке, от постылого мужа, от безрадостной жизни в доме свёкора? Не склонил ли её изверг Двинянинов к богопротивному греху снохачества? Или убежала она от несносного житья в монашескую обитель, приняв постриг, чтобы лечить израненную, истерзанную душу постами и молитвами? Семён утешал себя тем, что на всё воля Божия.
Но природа брала своё. Дежнёв был зрелый мужик без каких-либо изъянов. Он засматривался на девиц, и в голову приходили греховные мысли. Русских женщин в Сибири мало, считанные единицы. Обычно в Сибирь тянулись молодые холостяки. Исключение составляли воеводы, чиновная верхушка, богатые купцы и священнослужители, отягощённые чадообильными семействами. Но то была не ровня рядовому казаку. Нередко казаки женились на представительницах коренных сибирских народностей. От смешанных браков рождались полукровки, живучие и выносливые.
Дежнёву приглянулась было молоденькая поповна с толстыми, цвета пшеничного колоса косами и лучистыми глазами, словно бездонное голубое небо. Её батюшка, отец Евлогий, был настоятелем одного из енисейских храмов. Семён Иванович посещал богослужения, старался приблизиться к Ефросиньюшке, усердно молившейся, глаз с неё не сводил. Но заговорить с девушкой ни разу не решился. А потом узнал, что поповну просватал батюшка за молодого, набожного казака Филиппку, певчего, который иногда прислуживал священнику за пономаря. Отец Евлогий выхлопотал у енисейского воеводы разрешение отправить Филиппку в Тобольск к тамошнему архиерею, чтобы владыка испытал казака и рукоположил во дьякона. Отец Евлогий надеялся, что в недалёком будущем зять, приобретя опыт пастыря, станет священником и заменит ушедшего на покой тестя.
Итак, поповна Ефросиньюшка осталась для Семёна Дежнёва недосягаемой мечтой. Ей было предопределено судьбой стать попадьёй. Присматривался Семён Иванович во время неоднократных поездок в тунгусские стойбища к молодым тунгускам. Они казались Дежнёву какими-то пугливыми, дикими. При встрече с русскими они поспешно закрывали лицо ладонью или рукавом меховой одежды и пугливо скрывались в чуме. А может быть, это была только женская уловка, завлекающая игра? Кто их разберёт, загадочных тунгусов. Они появлялись в широкополых меховых одеждах — не представишь, каковы в своём женском естестве. Браки казаков с тунгусками встречались нечасто. Сами енисейские казаки делились с Дежнёвым, что тунгусские женщины неохотно усваивали русские обычаи. Немало трудов стоило приучить их к русской бане, к русской одежде. Зато если казаку приходилось вести кочевой образ жизни, служить в дальнем зимовье или острожке, тунгусская жена по своей выносливости, неприхотливости была незаменимой спутницей мужа. Она могла десятки вёрст проскакать в седле или в оленьей упряжке по бездорожью, не досаждая мужу ни единой жалобой.
Всё же енисейские казаки предпочитали выбирать жён из числа минусинских татарок, обитавших в верховьях Енисея и по его притокам. Название «татары» для данного случая очень неточное и вряд ли уместное. Так называли целую группу племён с разными говорами, обычаями, типами жилищ и прочее. Постепенно они слились в единый народ, который ныне называют хакасами. По своей культуре, образу жизни минусинцы были ближе к русским, нежели тунгусы или народы обского севера. Они занимались скотоводством, заготовляли на зиму сено на корм скоту. Впоследствии хакасы легко переняли у русских навыки земледелия. В качестве жилищ они строили не только берестяные, но и бревенчатые юрты, отдалённо напоминавшие русские избы. Жена-минусинка сравнительно легко приспосабливалась к русскому быту, усваивала русскую одежду, русскую кухню.
Семён Иванович имел возможность наблюдать за семьями казаков, женатых на минусинках, бывая в таких домах. Среди их хозяек встречались весьма привлекательные женщины. Все они отличались домовитостью, трудолюбием, опрятностью. Но за время своей енисейской службы Дежнёву не представилось возможности совершать длительные поездки южнее Красного Яра.
Оставалось Семёну Ивановичу возмечтать о женитьбе в недалёком будущем на якутке. Каковы эти якутки, он никак не представлял. Наверное, широколицые, скуластые, с раскосыми глазами, в мехах, как все сибирячки. Мечты о женской ласке, о домашнем уюте, собственных детях всё больше одолевали его.