Семеро праведных в раю хозяина
Шрифт:
– Они кричат мне вслед поносные слова, – жаловался Мэтр.
– Сила моя иссохла, как черепок, – сказал Пастырь.
– А этот демон, скользкий, как студень!.. И Комедиант носит его на плече… Они говорят отвратительные вещи, – плакал Мэтр.
– Можно было бы перечесть все кости мои, – сказал Пастырь, – а они смотрят и делают из меня зрелище.
– Спаси меня, святой отец! – закричал Мэтр, прижимаясь головой к грязной коричневой рясе Пастыря. – Защити меня, прошу тебя, уведи меня из этого места! Почему
– Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, – сказал Пастырь. – Господь – мой пастырь.
– Есть тут кто? – горланили под окнами. – Эй, люди!.. Есть кто живой?
Беренгарий приподнял голову. В матрасе, на котором он лежал, хрустнула солома.
– Живых нет, – сказал Беренгарий приветливо. – Входи, жмур.
– Нечего пускать кого попало, – прошелестел Комедиант и сердито отвернулся.
Дверь внизу грохнула, по ступенькам затопали, и, окутанный пыльным солнечным светом, показался в дверном проеме рослый парень в черных сатиновых трусах и рваной майке с красной розой на животе. Была эта роза оставлена разбитой бутылкой, на которую напоролся животом, когда по пьяному делу дрался с лучшим другом, не поделив девицу.
– Зря мы из-за Надьки сцепились, – сказал он сумрачно. – Хватило бы Надьки на двоих. Да и водка была дрянь.
– Забудь про свою Надьку, – отозвался Голос. – Ты всё, подох. Сюда всяким надькам вход закрыт.
Парень прищурился, выглядывая, кто там вякнул в полумраке.
– Ну, ты, – проговорил он с угрозой, – ты того…
– Это ты того, – развеселился Голос. – Помер ты. Собутыльники-то твои как увидели, что из тебя кровь течет, бросились бежать. Тебя оставили. Так и подох один на полу, истек кровью. Вот и вся тебе любовь, Упрямец.
– Не верю, – упрямо сказал Упрямец. – Это ты мне в пьяном бреду чудишься.
Он оглянулся и увидел, что в комнату входит врач в белом халате.
– Доктор! – крикнул он, бросаясь к фигуре в белом. – Доктор, опять!..
– Делириум, – удовлетворенно произнес знакомый голос Хозяина. – Белая горячка. Что ж, дело известное.
Он вытащил шприц и приблизился к Упрямцу. И вдруг глаза Хозяина загорелись.
– А ты, пожалуй, братец, мертв, – сказал Хозяин и отбросил шприц. – И не доктор я. Я ангел Божий.
– Ты мой бред, – сказал Упрямец и обхватил голову руками. – Кто-нибудь из вас, кто мне чудится, позовите врача! Пожалуйста, позовите! Ведь кто-нибудь из вас настоящий, правда? Я и правда могу умереть, ведь пырнул меня дурак битой бутылкой в живот, сядет теперь по глупости за убийство… Позовите фершалицу тетю Машу, она в зеленом доме живет, в пятом от разъезда…
– Тетю Машу ему! – рявкнул Хозяин и с размаху ударил Упрямца в челюсть кулаком. Хрястнуло, и Упрямец осел на пол, схватившись руками за живот.
– О… – простонал он. – Сука…
Хозяин пнул его ногой.
– На колени, паскуда! Ты мертв, я ангел Божий!
– Пидор ты, а не ангел, – тихо сказал Упрямец, лежа на полу.
– Молись, говно! Ты хоть молитвы знаешь?
– В задницу… – прошептал Упрямец.
– Повторяй: отче наш, иже еси на небесех…
– Сука… мать твою… сука…
Пятеро праведных сидели кружком и смотрели, как Хозяин бьет шестого. И никто не сказал ни слова.
– Ты умер! – говорил Хозяин. – Ты в раю!
И с каждым новым словом бил Упрямца ногами, и белый халат развевался над армейскими ботинками.
– Молись, паскуда!
– Бляди…
А потом вошла Аглая и взяла Хозяина за руку.
– Что ты делаешь? – спросила девочка.
Хозяин остановился, тяжело дыша.
– Он не верит в Бога. Он не верит в смерть. Он не поверил мне.
– Какая разница, – сказала Аглая тихо.
– Но как же он очутился здесь, если не верит? – спросил Хозяин.
Упрямец открыл глаза. Над ним склонилось детское лицо, ясное, с широко расставленными глазами. Серьезное, спокойное.
– Сестрица, – прошептал Упрямец, – я не буйный, пусть он не бьет меня…
– Не бойся, Упрямец, – сказала Аглая. – Он больше не тронет тебя.
Хозяин дернул ртом и вышел, пробурчав напоследок:
– Если вы такие умные, то сами и вразумляйте этого атеиста…
И хлопнул дверью внизу, и дом содрогнулся.
Упрямец приподнялся на локтях, огляделся, и белые одежды праведных показались ему смирительными рубашками.
Карусельщик глядел на него с пониманием.
– Выпей чаю, – предложил он, протягивая в ладонях буроватую жидкость.
Упрямец жадно глотнул, посмотрел на прыщавое истощенное лицо алкоголика, успокоенно вздохнул.
– Так я и знал, что это вытрезвитель…
– Что ты делаешь, Аглая? – спросила Пиф свою дочь.
Девочка сидела на ступеньке в доме, где были выбиты все стекла. Солнечный свет ломился в оконные проемые, которые были тесны для него. На коленях Аглаи лежала сгоревшая книга, и черными были ее страницы.
– Я читаю, – сказал ребенок.
Пиф села рядом, заглянула в черноту сгоревших листков.
– И что здесь написано?
– О, – сказала Аглая, просияв улыбкой, – всякий раз – разное…
С пустым ведром прошел мимо них наверх Комедиант. Пиф заметила вдруг, как красив он и каким усталым он выглядит.
Набрал полное ведро чаю из ванны и вниз пошел, тяжело ступая. Все немило было ему в раю Хозяина.
А Голос визгливо бранился, сидя на плече Комедианта:
– И чай этот дрянь! – плюнул на пол. – И ванна грязная! – пнул ванну. – И бабы на лестнице сидят, шагу не ступить! – нарочно задел.