Семейная хроника Уопшотов
Шрифт:
– Вчера днем, - говорит тетя Эделейд, - около трех часов, трех или половины четвертого, когда в саду было достаточно тени, чтобы я могла не бояться солнечного удара, я вышла из дому выдернуть несколько морковок себе на ужин. Ну, выдергиваю я морковки и вдруг вытаскиваю вот такую необыкновенную морковину.
– Она приложила к груди расставленные пальцы правой руки; казалось, ее способности к описанию были исчерпаны, но затем они восстановились.
– Так вот, всю жизнь я дергала морковку, но такой никогда не видела. Она росла среди обычных морковок. Там не было никаких камней или еще чего-нибудь, чем это можно было бы объяснить. Так вот, эта морковка была похожа... Не знаю, как и сказать... Эта морковка была точной копией детородных органов мистера Форбса.
Кровь прихлынула к ее лицу, но стыдливость не помешала продолжению и даже не отдалила его. Сара Уопшот ангельски улыбнулась в полутьме.
– Ну вот, я отнесла остальные морковки, на
– Это имеет в точности такой вид".
Затем Лулу позвала их в дом ужинать; в столовой так пахло красным вином, рыбой и пряностями, что у вас закружилась бы голова. Лиэндер произнес молитву и роздал всем еду; попробовав карпа, все сказали, что он не имеет вкуса рыбы, выловленной в пруду. Лиэндер поймал этого карпа снастью собственного изобретения, наживленной кусочками черствых жареных пирожков. Уопшоты поговорили о других карпах, выловленных в речном рукаве. Их было всего шесть, шесть или семь. Эделейд помнила одного, которого остальные не могли вспомнить. Лиэндер поймал трех. Мистер Декстер поймал двух, и одного поймал фабричный рабочий - поляк, живший по ту сторону реки. Карпов привезли в Сент-Ботолфс из Китая для декоративных садовых прудов. В девяностых годах их пустили в реку, чтобы они испытали свои возможности, и возможности эти оказались вполне удовлетворительными. Лиэндер рассказывал, что он знает, где еще водятся карпы, как вдруг все услышали грохот, который, принимая во внимание ветхость автомашины, прозвучал необычайно громко, будто взломщик хватил топором по крышке шкатулки с драгоценностями. Лиэндер и его сыновья встали из-за стола и вышли из дому через боковую дверь.
Была тихая летняя ночь. Необыкновенная мягкость ощущалась в темном воздухе и слабом свете звезд, и темнота казалась необыкновенно густой, так что даже на своем собственном участке Лиэндеру приходилось двигаться осторожно, чтобы не споткнуться о камень и не забрести в кусты шиповника. Машину на повороте занесло, и она налетела на вяз, росший среди заброшенного поля. Красные задние фонари и одна из передних фар все еще горели, и в их свете трава и листья вяза сверкали яркой зеленью. Когда они приближались к машине, из радиатора с шипением шел пар, но, когда пересекли поле, шипение стало тише, а едва подошли к машине, прекратилось вовсе, хотя запах пара все еще стоял в воздухе.
– Он мертв, - сказал Лиэндер.
– Он мертв. Что за чертовская неприятность. Останься здесь, Мозес. Я вернусь домой и вызову полицию. Ты, Каверли, пойдешь со мной. Я хочу, чтобы ты отвез домой Эделейд. И без нее будет достаточно хлопот. Он мертв, - еще раз пробормотал Лиэндер, и Каверли пошел с ним по полю и через дорогу к дому, где теперь одно за другим осветились все окна.
Мозес никак не мог собраться с мыслями. Ему нечего было делать, но вдруг какой-то треск - он подумал, что Лиэндер или кто-то другой возвращается и наступил на сухую ветку, идя по полю, - заставил его обернуться, но ни на поле, ни на дороге никого не было, тогда он снова повернулся к машине и увидел огонь, выбивающийся из-под капота. Одновременно к липкому запаху грязного пара и резины примешался запах разогретого металла и горящей краски, и по мере того, как огонь под капотом разгорался, краска на нем начинала пузыриться. Тогда Мозес схватил мертвеца за плечи и попытался, вытащить его из машины, а пламя тем временем весело трещало, как под вечер трещит огонь в камине сырого дома, и уже стало отбрасывать золотистый отсвет на деревья. Страх перед взрывом, от которого Мозес мог сразу присоединиться к мертвецу, делал его движения быстрыми и напряженными; ему очень хотелось уйти подальше от огня, но он не мог оставить этого человека там, на погребальном костре, и он тащил его и тащил, пока труп не поддался и оба они не отлетели назад в поле. Там у края тропинки был песок, и Мозес принялся сгребать его руками и бросать в огонь. Песок притушил огонь, и тогда он стал сыпать его на капот, а затем палкой раскрыл капот и начал бросать песок на головку цилиндра, пока огонь не погас. Опасаться взрыва больше не приходилось, и Мозес стоял в поле один, как он думал, рядом с разбитой машиной и мертвецом. Он сел в изнеможении и увидел, что во всех окнах фермы по ту сторону дороги был свет, а затем услышал к северу от перекрестка сирену - он знал, что Лиэндер вызвал полицию. Мозес предполагал, что будет сидеть здесь, переводя дух и собираясь с силами, до тех пор, пока она не приедет, как вдруг услышал девичий голос, донесшийся откуда-то из темноты:
– Я ушиблась, Чарли, я ушиблась. Где ты? Я ушиблась, Чарли.
На мгновение Мозес подумал: пусть она тоже там остается. Но когда она снова заговорила, он поднялся и обошел вокруг машины в поисках говорившей.
– Чарли, - повторила она, - я ушиблась.
И тут он нашел ее. Приняв Мозеса за того человека, который был мертв, она сказала:
– Чарли, Чарли! Где мы?
Она начала плакать. Мозес опустился на колени около девушки, лежавшей на земле. Тем временем звуки сирены миновали перекресток и уже спускались по объездному шоссе. Затем он услышал в темноте голоса Лиэндера и полицейских и увидел свет их электрических фонариков, осторожно, ищуще скользивший по полю, услышал их вздохи, когда медленно шарившие лучи света упали на мертвеца, услышал, как один из них велел другому пойти в дом и принести одеяло. Потом они начали неторопливо обсуждать, что за огонь они видели; Мозес окликнул их, и они направили свой ищущий свет на то место, где он стоял на коленях около девушки. Теперь они осветили и девушку, которая продолжала потихоньку горько всхлипывать; со своими светлыми волосами она показалась Мозесу очень юной.
– Пусть она не двигается, не трогайте ее, - важно сказал полицейский. У нее могут быть внутренние повреждения.
Затем один из полицейских сказал другому, чтобы тот принес носилки, и они уложили ее на них - она все еще всхлипывала - и понесли мимо разбитой машины и мертвеца, прикрытого теперь одеялом, к ярко освещенному Дому.
– Помните аварию на Семь-бе?
– спросил один из них, но вопрос был задан нервным тоном, и никто не ответил.
Необычайность этой ночи, ощупывающий свет фонариков, далекие звуки фейерверка и мертвое тело, оставленное в поле, вывели всех из равновесия и по меньшей мере одного из них лишили мужества; теперь они стремились к единственной доступной им цели - отнести девушку в освещенный дом. Миссис Уопшот стояла в дверях, изобразив на лице печальную улыбку бессознательно принимаемое ею выражение, которым она всегда встречала неизвестное. Она предполагала, что девушка мертва, больше того, она предполагала, что то была единственная дочь нежной четы, что девушка была помолвлена и должна была сделать блестящую партию, что она находилась на пороге богатой и полезной жизни. Но чаще всего мысли миссис Уопшот возвращались к тому, что эта девушка когда-то была ребенком, ибо всякий раз, как она видела пьяницу, валяющегося на улице, или проститутку, стучащую в свое окно, ее сердце охватывала глубокая печаль при мысли о том, что эти несчастные когда-то были прелестными, благоухающими детьми. Она волновалась, но взяла себя в руки и довольно-таки высокомерно обратилась к полицейским, когда они внесли носилки в открытую дверь.
– Отнесите ее в комнату для гостей, - сказала она; а когда они в нерешительности остановились, так как никогда прежде не бывали в этом доме и не имели никакого представления, где находится комната для гостей, она снова заговорила таким тоном, словно они были дураками и замешаны в происшедшей трагедии: - Отвесите ее наверх, в комнату для гостей, распорядилась миссис Уопшот, ибо, по ее мнению, весь свет знал или должен был знать расположение комнат Западной фермы. "Наверх" помогло полицейским, и они стали подниматься по лестнице.
Позвонили по телефону доктору, и он приехал, а девушку тем временем уложили в постель в комнате для гостей. Мелкие камешки и песок оцарапали кожу у нее на руках и плечах, и когда доктор вошел, то в первые секунды все были в нерешительности, не зная, следует ли ему сначала удостоверить смерть оставшегося на поле человека или осмотреть девушку. Он решил заняться девушкой, и все ждали в нижнем холле. "Дайте ей чего-нибудь горячего, дайте ей чего-нибудь горячего", - услышали они его слова, обращенные к миссис Уопшот; та сошла вниз и вскипятила в кухне чай. "Тут больно?" - слышали они: это доктор спрашивал девушку. "Тут больно? А тут хоть немного больно?" И каждый раз она отвечала: "Нет". "Ну а как вас зовут?" - спросил он, и она сказала: "Розали Янг" - и дала свой адрес в соседнем большом городе. "Это меблированные комнаты, - сказала она.
– Мои родители живут в Филадельфии".
– "Вы хотите, чтобы я их известил?" спросил доктора и она с горячностью ответила: "Нет, пожалуйста, не надо, им совершенно незачем знать". Потом она снова начала плакать, и Сара Уопшот напоила ее чаем. Парадная дверь тихо открылась, и в дом вошел Эммит Кэвас, владелец местного похоронного бюро.
Эммит Кавис прибыл в Сент-Ботолфс как агент по продаже изделий фабрики золоченых бус. В поселке он произвел большое впечатление своей вежливостью и модной одеждой, так как то было время, когда в обязанность коммивояжера входило знакомить жителей глухих уголков с кипучей и красочной жизнью городов. Он совершил несколько поездок, а затем вернулся с лицензией на право содержания похоронного бюро и открыл бюро похоронных процессий и магазин похоронных принадлежностей. Входило это в его расчеты или нет, но превращение из торговца ювелирными изделиями в гробовщика послужило ему на пользу, так как все, что было связано с ним как с торговцем драгоценности, случайные связи, путешествия и легкий заработок, - отделяло его от прочего населения и казалось, по крайней мере женщинам с окрестных ферм, подходящим для ангела смерти.