Семейная хроника

Антонов Михаил Алексеевич

Девушки не любили меня и боялись. Иногда вдвоем или втроем они окружали меня, чтобы отшлепать как следует. Но стоило мне за­сунуть руку за пазуху и издать боевой клич, как они пускались в рассыпную, зная, что у меня всегда за пазухой сидит ужак или еще какая-нибудь гадость.

И вот, накануне приезда братьев Адельгейм, в парке вечером я выполнил такое поручение, лишившись последнего ужа и получив за это четвертак. С девушкой случился сердечный приступ, а ее брат 22-х летний Пашка Зинин встретил меня днем и избил.

Я не мог простить такую обиду, и мы втроем обсудили, как отомстить обидчику.

Решили подстрелить его из нашего арбалета.

Выследить и подкрасться к нему для нас ничего не стоило. Пашка сидел на лавочке со своей девушкой, когда я с расстояния двух шагов выстрелил ему в затылок тупой стрелой и исчез.

Мы уже спали в сарае у Лешки Сафонова, когда пришел мой отец и повел домой, подгоняя сзади ремнем. Войдя в дом, я увидел плачу­щую мать и мать Пашки Зинина. Их-то я не боялся. Больше всего я боялся рассердить отца - в гневе он бывал страшен. Но отец, рас­смотрев при свете моё разрисованное лицо, всё в синяках, заплыв­ший глаз, не рассердился, а только спросил, кто меня так избил. Я ответил, что Пашка. И к моему удивлению, он захохотал. И так за­хохотал, что, наверное, полгорода слышали этот хохот. Отсмеяв­шись, он сказал женщинам, что считает все в порядке, и ушел в другую комнату.

Женщины накинулись на меня, но я знал средство против них - ­вытащил из кармана ящерицу, и они отступили от меня, причитая по очереди.

Я не без труда узнал, что я чуть не убил Пашку. Но я хорошо знал, что не мог убить. Я же стрелял тупой стрелой, правда, со свинцовой головкой. Оглушить мог, а убить - нет. И официально им заявив, что если Пашка тронет меня хоть пальцем, я убью его на­совсем. После этих слов даже не подействовала моя ящерица. С двух сторон женщины чуть не подняли меня в воздух и стали шлепать по казенной части с приговорами, что я разбойник, изверг, и в кого я уродился, и что одна мука со мной, и что меня будут судить.

И не знаю, сколько бы это продолжалось, если бы не случилось чудо. Открылась дверь Сашиной комнаты, (моего старшего брата), из нее вышел невысокого роста человек и громовым, нечеловеческим голо­сом заговорил непонятные слова. (Монолог из трагедии Шекспира).

Женщины бросили меня, стесняясь чужого человека, а я, не понимая ничего, глядел на человека, вытаращив глаза. Спокойно подой­дя ближе, он обошел вокруг меня, упер руки в бока и проговорил, человеческим голосом:

– Так вот это и есть Давид?

– Я не Давид, я Лешка,- оторопело огрызнулся я, не понимая, чего он от меня хочет.

– Но как же ты не Давид, когда осилил Голиафа? Я точно знаю, что это твой образ ваял Микеланджело.

– Никакого Голиафа я не трогал и никто меня не валял. А вы кто? Следователь?

– Я? Я - человек! Я - актер! И я в восторге от тебя Давид!

– Да не Давид я, а Лешка!

– Ну хорошо, хорошо, герой, то бишь Лешка. Ты бы, мать, отмыла этого Давида, нам с ним поговорить надо. У меня к нему есть боль-ш-о-е дело.

И как-то незаметно скрылся в комнате Саши.

Я кинулся к матери с расспросами, но она, еще сердясь, молча­ла, пока не ушла тетя Галя- мать Пашки. Потом я без труда узнал, что Пашку после моего выстрела без сознания унесли в больницу. Сколько он пролежит там, неизвестно, но известно, что у него сотрясение мозга.

А тайна человека в Сашиной комнате оказалась проще, чем я думал. Дело в том, что в нашем городке не было гостиницы, кроме небольшого Дома крестьянина. Для приезжающих артистов были забро­нированы несколько квартир, а так как у нас Сашина комната пусто­вала- он учился в Севастополе и приезжал редко,- мать решила сдать ее. И у нас поселились два брата, их фамилия Адельгейм. Звали их дядя Боб и дядя Рафа.

Дело, о котором говорил мне дядя Боб, было простым: достать лодку, несколько удочек и показать места, где хорошо клюет рыба.

Выполнить это было не трудно. Лодка у нас была своя, а с отъездом брата, все заботы о ней перешли ко мне. Отец только по­мог после половодья проконопатить и просмолить ее. Удочки у меня были свои: длинные, ореховые, с волосяными лесками. А речку нашу небольшую, но глубокую, со всеми существующими старицами, ерика­ми и заливами лучше меня мало кто знал. Даже Николай Константино­вич - наш учитель истории, заядлый рыбак, пропадавший все свобод­ное время на реке, советовался со мной о месте лова и частенько брал с собой на рыбалку с ночевкой.

На следующее утро, в субботу, мы втроем: дядя Боб, дядя Ра­фа и я сделали «пробную экспедицию с познавательной целью», как определил дядя Рафа.

Вот тут в лодке я как следует разглядел и познакомился с ар­тистами Робертом и Рафаилом Адельгеймами. Через час мы были уже друзьями, несмотря на то, что они продолжали меня величать Дави­дом.

Мы спускались по течению реки, а я, как заправский провод­ник, рассказывал про все знаменитые места: где утонул пьяный из­вестный городской силач, где берется судак, где красноперка. По­казал на перекат, где водились миноги, и песчаную отмель, где всегда можно наловить пескарей. Указал на часовню, <возвышавшуюся> над берегом реки, место, где похоронен купец, зарезанный своим слугой.

Но они мало меня слушали, как мне показалось, а больше гля­дели по сторонам и восторгались красотой, жалели, что здесь не побывал Левитан. Когда я спросил: «Кто это - Левитан? Тоже артист?» Они мне объяснили, что это знаменитый художник, но он уже умер.

Из первого нашего плавания я вынес заключение, что они­ - дядьки ничего, хотя и ахают, как девчонки: «Ах, красота! Ах, ка­кое великолепие!» Грести они не умеют - немного погребли и мозоли натерли. Знают какой-то язык, похожий на немецкий, что нам препо­давали в школе. Что они добрые, я это понял сразу. Стоило мне рассказать о своих друзьях, как мы побратались, разрезав себе пальцы и перемешав кровь, так они сразу пообещали три контрамарки на все спектакли.

В воскресенье мы - трое Лешек-, тщательно помывшись и надев чистые рубашки и штаны, пошли в клуб, смотреть первый спектакль с участием братьев Адельгейм.

Теперь мы все трое знали, что такое бр. Адельгейм. Мало то­го, что знали, а были знакомы. И сами бр. Адельгейм дали нам по­стоянные контрамарки на все спектакли с их участием.

Мы прошли в дверь с надписью «Вход», показали незнакомой контролерше свои контрамарки и с важным видом прошли в фойе. Оглядевшись и приобвыкнув в толпе, мы не спеша направились к буфе­ту, купили по порции мороженого и... столкнулись лицом к лицу с Пашкой.