Семейная кухня (сборник)
Шрифт:
– Это же целый чемодан, как мы его повезем? – ахала мама.
Но я цеплялась за вещи и ни с одной не желала расставаться. Мама упаковывала чемодан и сажала меня сверху, чтобы закрыть. Иногда на него приходилось садиться и Ирочке.
Мама оставалась единственной Ирочкиной подругой. Никто в селе с ней не общался. Даже соседки. Только моя бабушка и мама.
К Ирочке стали ходить мужчины. Почти открыто. Женатые и холостые. Разные. Ирочка не отказывала почти никому. И все женщины знали, к кому ходят их мужья.
– Она ведьма, – шептались
Дело было в ее неувядающей красоте. Она не менялась, хотя ей было уже не двадцать. Даже моя мама с подозрением смотрела на подругу.
– Что ты с собой делаешь? – однажды спросила она.
– Ничего, – пожала плечами та. – Я больше не живу. Ничего не чувствую – ни радости, ни горя, ни счастья. Ничего.
Ирочка продолжала работать в садике, но ей пришлось оттуда уволиться. Женщины не хотели, чтобы дети пели под аккомпанемент местной… «куртизанки». Ирочка зарабатывала шитьем. И даже те женщины, чьи мужья бывали у Ирочки вечером, утром приходили на примерку. Если ожидался большой праздник или приезд родственников, все бежали к Ирочке за новым платьем. Женщины в глаза ничего ей не говорили. Боялись, наверное. Но за спиной шушукались.
Пока Ирочка снимала мерки или закалывала платье булавками, подгоняя по фигуре, женщины гадали, что их мужья находят в этой горбунье. Почему ходят к ней, а не к другой? Или дело было в завораживающем уродстве – невероятной красоте лица и изуродованном теле? При этом они знали, что Ирочка никогда не сможет выйти замуж, даже за самого нищего или вдовца, даже за старика, никогда не родит ребенка, но не жалели ее. Наоборот, завидовали и ненавидели. Они не замечали, что ее горб стал больше и уже виден даже под платьем. Что Ирочка смотрит на всех остановившимся взглядом и уже не мечтает оказаться на месте хотя бы одной из них, как хотела в молодости.
Ирочка не изменяла одному правилу: она никогда не приходила в дом к мужчине. Но в тот раз пришла. И еще раз пришла. Возможно, что-то шевельнулось у нее в душе, когда у нее на пороге оказался тот мужчина, чем-то неуловимо похожий на Виталика. Возможно, Ирочка влюбилась. Никто не знает. Мужчина жил в соседнем селе. Ирочка к нему добиралась на рейсовом автобусе.
Обо всех происшествиях в районе первой узнавала бабушка, как редактор местной газеты.
– В Тереке женщину выловили, – сказал один из корреспондентов, – сама спрыгнуть не могла. Столкнули.
Терек в тот год обмелел. Под водой торчали острые камни.
Кто столкнул Ирочку – а это была именно она – в Терек, так никто и не узнал. Дело не заводили, чтобы избежать скандала.
Говорили, что это были женщины, жена и сестры того самого мужчины, к которому ездила Ирочка. А может, это были другие женщины. Но то, что это были обманутые жены, – никто не сомневался.
Бабушка опознала тело. Ирочку похоронили на самом краю кладбища, почти за оградой.
От меня ее смерть скрыли.
– К Ирочке приехал принц, расколдовал ее и увез в свое королевство, – сказала мне бабушка.
– Она обещала меня позвать! Почему она меня не позвала? – расплакалась я.
– Наверное, они очень быстро собирались, – успокаивала меня бабушка. – Вот, она тебе свою шкатулку оставила. – Бабушка поставила передо мной ларчик с сокровищами – пуговицами, бусами и лентами.
– А в какое королевство она уехала? – всхлипнула я.
– В тридевятое. За тридевять земель, – ответила бабушка.
Мама меня увезла. Провожали нас всем селом. Варжетхан принесла пироги, тетя Роза – пастилу из абрикосов и курицу, телефонистка – халву. Бабушка сварила десяток яиц вкрутую и положила кирпич хлеба.
Двое суток, пока мы ехали в поезде, мама ничего не говорила, глядя, как я наворачиваю гостинцы. Видимо, терпела до дома. Я это знала, чувствовала, поэтому старалась наесться впрок.
Как только мы оказались дома, она начала меня «худеть» – варила бульон и выдавала мне четвертинку черного хлеба. Я роняла в бульон соленые слезы. Слезы лил и Славик, которого отлучили от дома и стола.
Но самое страшное случилось потом. Мама привела меня на тренировку. Тренер по художественной гимнастике, выдававшая в тот момент девочкам резиновые ленты для растяжки на гимнастической скамейке, гаркнула на нее:
– Просмотр новеньких через час. А вы с вашей девочкой можете даже не ждать!
До этого в раздевалке мама впихивала меня в старый купальник и пыталась застегнуть его на поясе (пояс, то есть талию, невозможно было определить, потому что у меня образовался приличный животик и аккуратные складочки-валики на боках). Ремень трещал, я орала от боли, мама орала, чтобы я прекратила орать.
– Это Маша, – сказала мама и толкнула меня в спину так, что я оказалась в руках тренера.
Тренер узнала меня по купальнику. Всю тренировку она смотрела на меня с ужасом и отвращением. Купальник трещал по швам. Я пыхтела, сопела и прикладывалась на ковер при каждом удобном случае.
– Девочка неперспективная, – по окончании экзекуции объявила маме тренер. – У нее попа под коленками. Она никогда не вырастет, будет толстой и с короткими ногами.
– Пожалуйста, не выгоняйте, – попросила моя мама, – она похудеет. Я вам обещаю.
Тренер дала мне месяц испытательного срока.
Этот месяц я не забуду никогда.
Мама кормила меня огурцами с кефиром. По воскресеньям она вела меня в кулинарию, где покупала песочное кольцо, обсыпанное орешками. Я уплетала это кольцо быстрее, чем мама успевала за него расплатиться.
В это время мы очень сдружились со Славиком. Мама думала, что он помогает мне с математикой, а на самом деле Славик спасал мне жизнь. Из школы он приносил вкуснейшие пирожки – с повидлом, капустой и яйцами, мясом, яблоками, – выкладывал передо мной и смотрел, как я ем. Иногда он приносил кусок запеканки или тефтелину, и у меня был настоящий пир. Сам он стал еще худее. Я без него не могла прожить и дня.