Семейное дело
Шрифт:
Наконец она остановилась на привычном месте и чуть сутулясь, словно защищаясь от непогоды, пробежала к входной двери своего дома. Как обычно, ее ключи все перепутались между собой. И почему это всегда случается именно когда я спешу? Войдя, Мириам вытряхнулась из плаща и жакета — примерно так новорожденная моль выбиралась бы из промокшего кокона, — повесила их на вешалку, пристроила сумочку и чуть намокшую коробку на старый телефонный столик, нагнулась, чтобы расстегнуть тесные сапоги и освободить ноги от напряжения и скованности, потом, напялив разношенные розовые тапочки, с наслаждением пошевелила пальцами и заметила, что лампочка автоответчика мигает.
— Для
«Берлога» в этом пригородном доме когда-то была столовой — прямоугольное пространство, связанное аркой с гостиной, а «раздаточным» окном — с кухней. Теперь эта комната превратилась в небольшой кабинет, где вдоль двух стен выстроились книжные шкафы, а к третьей примыкал массивный обшарпанный стол. Четвертая стена, с рядом высоких, начинавшихся от пола окон, выходила на плоскую крышу с тыльной части здания. Дождь оставлял на стеклах извилистые, медленно ползущие следы, выбивал брызги из почти заполненных водой керамических горшков, стоявших снаружи. Мириам водрузила кружку на груду хлама на столе и нахмурилась, изучая результат.
— Да, бардак, и никаких сомнений, — озадаченно произнесла она вслух. — И как, черт возьми, тебе удается накапливать столько мусора?
— Это плохо, — сказала она своему столу. — Слышишь? — Бесчисленное количество рукописей и документов и множество валяющихся тут и там всяких гаджетов, упорно не желающих лежать на своих местах, занимали весь стол, и Мириам пришлось самой броситься в наступление: сортировать и раскладывать письма в пачки, разбирать почту и выбрасывать макулатуру, отыскивать квитанции и расписки и собирать счета. За неполных девять месяцев стол буквально утонул в мелочах, и уборка стала приятным занятием, отвлекавшим от раздумий о случившемся на работе. Только когда вся поверхность стола оказалась открыта (она воспользовалась еще и средством для чистки, чтобы убрать кофейные «кольца»), Мириам взялась за электронную почту. Это затянулось надолго, и к тому времени, как она проверила все сообщения в своем почтовом ящике, дождь, стучавший по окнам, падал с уже потемневшего ночного неба.
Наведя порядок и здесь, Мириам придумала еще кое-что.
— Разобрать документы. Гм-м. — Она принесла из холла розовую с зеленым обувную коробку. Поморщившись, вытряхнула ее содержимое на стол. Бумаги тут же рассыпались по всей поверхности стола, а что-то с шумом соскользнуло на пол.
Это был бумажный пакет с чем-то твердым внутри. Мириам некоторое время шарила по полу, затем выпрямилась и торжествующе положила содержащий неизвестно что пакет рядом с кучей пожелтевших газетных вырезок, блеклых фотокопий и пожелтевших документов. Один из них, тот, что она сейчас изучала, походил на свидетельство о рождении… Нет, скорее та его разновидность, которую выдают вместо собственно свидетельства, когда многие подробности неизвестны. Младенец без имени, возраст приблизительно шесть недель, вес так себе, глаза зеленые, пол женский, родители неизвестны… С минуту Мириам не покидало ощущение, что она разглядывает бумагу через длинный-длинный туннель.
Не обращая внимания на то-что-стукнуло, свалившись на пол, Мириам пробежала глазами бумаги и разложила их на две стопки: вырезки из газет и официальные документы. Вырезки были по большей части фотокопиями, они излагали простую — хотя и загадочную — историю, знакомую ей лет с четырех. Убийство в парке. Молодая женщина — скорее всего, хиппи или, может быть, цыганка, судя по ее странному наряду, — найдена мертвой на краю лесного массива. Причиной смерти значилась значительная потеря крови, вызванная глубокой раной на спине и левом плече, нанесенной холодным оружием — возможно, мачете. Что тоже было достаточно необычно. И еще более необычным этот случай делало присутствие шестинедельного младенца, плакавшего неподалеку. Пожилой человек, гулявший с собакой, вызвал полицию. Это была сенсация дня.
Мириам знала, что окончание этой истории покоилось где-то в ласковых, успокаивающих руках Айрис и Морриса Бекштейнов. Сама она сделала все возможное, чтобы вычеркнуть из своей жизни недописанный кровавый финал. Она не хотела быть чьим-то еще ребенком (у нее превосходные, добрые родители, которых она считала родными) и отвергала расхожее мнение, что кровные узы связывают крепче, чем шоры воспитания. История Айрис учила другому: единственное дитя Холокоста, получившее после войны приют в непритязательном английском городке, в двадцать лет она эмигрировала и никогда не оглядывалась на прошлое, после того как встретила Морриса и вышла за него замуж.
Мириам вытряхнула содержимое бумажного пакета на сомнительное свидетельство о рождении. Здесь оказался выпуклый с обеих сторон серебряный медальон на прекрасной цепочке. Его поверхность, потускневшую и потемневшую от времени, украшала гравировка в виде некоего военного герба: щит и животные. Выглядел медальон откровенно дешевым.
— Гм-м. — Мириам взяла его в руки и стала разглядывать более внимательно. «Должно быть, это то самое, о чем говорила ма, — подумалось ей. — Нечто ценное?» Под петлей, к которой крепилась цепочка, был едва заметный замочек. — Интересно…
Она открыла медальон.
Вместо фотографий кого-нибудь из близких или любимых, которые она ожидала обнаружить там, медальон заключал внутри рисунок, выполненный эмалью в столь богатых красках, что походил на декоративное украшение. Изгибы и повороты линий, выведенных яркой охрой, образовывали петли и переплетались над и под веткой из бирюзы. Рисунок отчетливо выделялся на серебре… Он был гораздо ярче, чем позволяли предположить открытые сейчас створки.
Мириам вздохнула и откинулась на спинку пружинящего офисного кресла.
— Ну и дальше что? — уныло спросила она у газетных вырезок. Ни фотографии ее матери, ни фотографии давно пропавшего отца. Всего лишь непримечательный рисунок, выполненный в технике перегородчатой эмали.
Она рассматривала детали этого рисунка. Тот отдаленно напоминал кельтский шнуровой орнамент или декоративное украшение. Рисунок в левой половине медальона казался точным подобием рисунка в правой. Если она проследит вот за этой верхней дугой слева и пойдет вдоль нее под голубой дугой…
Зачем ее родная мать носила с собой подобную вещь? Что она значила для нее? (Голубая дуга соединяла два связанных зеленых завитка.) Что она видела, разглядывая медальон? Может быть, он служил для каких-нибудь медитаций? Или это просто красивая картинка? Но определенно не герб.
Мириам рассматривала медальон, удерживая его на цепочке перед самыми глазами, не позволяя свету, отраженному от стоявшего позади нее книжного шкафа, растворять в себе серебристые блики. Она больше откинулась в кресле. Пузырьки слепящего синевато-белого тепла, казалось, четко обрисовали сердцевину каждого узелка. Она прищурилась, чувствуя, как волосы на голове зашевелились. Сердце все громче стучало в ушах. Запахло пригорелым хлебом, и Мириам вдруг увидела невероятную картинку: узор рисунка волнообразно колыхался перед ее глазами, подобно некоей стереоизограмме, которая сформировалась прямо в воздухе и пыталась вывернуть ее голову наизнанку…