Семейное счастье. Любимая улица
Шрифт:
Ей не ответили. Усталая и голодная, накинув платок, Саша выбежала на улицу — и вот они все трое, под дождем. И на руках у Ани щенок.
Сейчас же, сейчас же домой! — Саша схватила Аню за руку и поволокла ее, ревущую, в дом; под мышкой у Ани скулил щенок. Юра и Сережа угрюмо замыкали шествие. На пороге их поджидала хозяйка.
— Да вы что, очумели? И от вас заразы хватает, еще и собаку туда же! А ну, давайте его отсюда!
— Посторонитесь, пожалуйста! — ледяным голосом сказала Саша. — Дайте пройти!
— Куда пройти? Это куда пройти? Ко мне, что ли, в дом? С собакой? С уличной собакой?
— Она не уличная, она наша! — сказала Аня, всхлипывая.
— Это наш щенок, — сказала Саша, — и мы идем к себе в комнату.
— Это их щенок! — хором сказали Сережа и Юра.
— Что-о? — голос изменил хозяйке, она перешла на шепот.
Но Саша закрыла за собой дверь.
— Давай назовем его Дружком, — сказала она. — Карай — это большой пес. А наш вон какой маленький.
Так в их доме поселился еще один жилец. И едок.
Еды давно уже не хватало. По воскресеньям Саша ходила на Алайский базар и что-нибудь продавала. Платье. Кофточку. Наволочку. Рынок! Даже не верилось, что такое еще бывает на свете. Масло — и не пятьдесят граммов, не сто — большущие желтые куски свежего масла. Сметана — не в чашечке, а в ведрах. Фрукты — не одинокое яблоко, а гора румяного, блестящего ранета. Дыни, виноград, груши. Саша проходила мимо не глядя. Она меняла хлеб или пачку чая (они давно уже пили кипяток без заварки) на яйцо, на чашку риса.
На рынке у нее появились связи — все одна и та же рыжая спекулянтка. Завидев Сашу, она кидалась на нее, как тигр, выхватывала из рук кофточку и кричала:
— Двадцать пять рублей — красная цена!
— Мне бы тридцать… — нерешительно говорила Саша.
— Вот двадцать пять, и скажите спасибо, — отрезала спекулянтка.
А что можно было купить на двадцать пять рублей? Ничего. По карточкам изредка удавалось получить рису и макарон. И все, что варила Саша — нынче кашу, завтра макароны, послезавтра мучной суп, — Анюта делила с Дружком. Когда рис и макароны кончались, Саша варила щи из кислых помидоров. Дружок хлебал и щи. "Нет, — в отчаянии думала Саша, — пока девчонка к нему не очень привыкла, надо его куда-нибудь отдать. Нельзя, чтоб Аня из-за него совсем не ела. Но куда его денешь? Не выкидывать же на улицу — пропадет".
Неподалеку от Алайского базара стоял одноэтажный белый дом с большими окнами. Летом забор вокруг дома был увит зеленью, за оградой виднелись красивые белые шары — это были цветы — бульденежи.
В этом доме жил Евлампиев, местный врач гомеопат. Говорили, будто он умеет вылечить любую болезнь. И люди шли к нему.
— О, — сказала Саше медсестра Шарафат, — у него каждый день по десять человек. И каждый приносит пятьдесят рублей. Сосчитала?
Да, Саша умела считать. Но богатый дом — не значит добрый дом. И не всякий человек любит собак. "Конечно, — думала она, — можно оставить его на крыльце. Кто-нибудь выйдет, наткнется на него и приютит. А если нет? А если возьмет да и отшвырнет ногой? Да и как его оставишь? Он тотчас побежит следом".
Однажды Саша увидела мальчика лет двенадцати, который вышел из калитки евлампиевского дома. Накрапывал дождь, но мальчика это не тревожило. Он был ухоженный, румяный и крепкий, в добротном пальто, в блестящих новых калошах.
Да, — подумала Саша, — ты кормленый мальчик. И, наверно, ты не знаешь, что такое щи из кислых помидоров. Но ты румяный и веселый. Может, ты и добрый?
Она шла с базара и несла в кошелке полстакана меду. И поэтому думала обо всех хорошо.
— Послушай, — сказала она мальчику, — хочешь щенка?
Он остановился и взглянул на нее внимательно. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы серого толстого пальто, и смотрел Саше прямо в глаза черными пристальными глазами.
— Порода? — спросил он коротко.
— Порода? Я думаю, доберман-пинчер. — Саша кривила душой. Она этого не думала.
— Цена? — спросил сын доктора Евлампиева.
— Ну, какая цена? — удивилась Саша. — Возьми так. И поняла, что совершила промах, — мальчик тотчас потерял интерес к разговору. Ничего не ответив, он пошел дальше.
— Видишь ли, — сказала Саша, идя рядом и решив действовать напрямик, — скажу тебе правду: нам просто нечем его кормить. А то бы я нипочем его не отдала.
Он опять остановился, и снова из-под бровей блеснул его пристальный взгляд. Пожевал губами, потом вытянул их в трубочку, потом сказал:
— Ладно. Постучите в дверь и скажите, чтоб позвали Жору. Жора — это я. Постойте, — крикнул он Саше вдогонку, — а он что-нибудь умеет делать?
— Он подает лапу.
— И все?
— Все.
— Ладно, приносите.
На другой день она подошла к белому дому и постучала. Дружок сидел у нес па руках и оглядывался по сторонам. Говорят, собаки чуют, когда им грозит опасность. Дружок ничего не чуял, он был спокоен, а, если и чуял, может, просто не жалел о разлуке.
— Вы думаете, он действительно пинчер? — спросил Жора, глядя на Дружка, который стоял на крыльце у Сашиных ног и весело помахивал хвостом.
— Не знаю, — сквозь зубы ответила Саша. — Не хочешь — не бери.
— Беру! — сказал Жора и, подхватив Дружка, захлопнул за собой дверь.
Саша шла домой, не позволяя себе думать. Она знала, что поступила правильно, и не желала больше терзаться.
— Перестань плакать, — говорила она Ане, — ему у нас было плохо, а там будет хорошо.
— Не правда, — рыдала Аня, — ему было хорошо у нас. Я знаю. Мы его любили… А тот мальчишка… Он не будет… не будет… любить…
Ну что я маюсь, — думала Саша, лежа ночью в постели, — ведь там ему будет хорошо. Он будет сыт.