Семейные тайны
Шрифт:
И его нелепые - в свете того, что случится и ничего Не будет - слова:
– Что ж, ты и сохранила меня молодым, ты и состаришь меня, чтоб выглядел на свои годы.
И Лейле, так они договорились, предстоит выяснение отношений, и будут Расул и Лейла ждать его звонков, и она твердо скажет Победителю, что играли с огнем (?), что затмение (и помутился ум), ЧУВСТВА СГОРЕЛИ, ибо тайна открылась, а Лейла, когда раздался долгожданный телефон,- ведь как ушел тогда - никаких вестей,- и наступило успокоение, больше молчала или односложные "да", "нет", ПОСЛУШАТЬ БЫ, О ЧЕМ ОНИ, и телефонистка воспроизводит их разговор, напечатанный мелким шрифтом, а если Лейла и скажет, то: "Да, да, я тебя внимательно слушаю", и в словах ее какая-то тайна, скрытность, ЕЩЕ НЕ ВЫШЛИ ИЗ ПОДПОЛЬЯ, И ЭТО НЕ ПРЕРВЕТСЯ.
И снова изматывающие
Расул вспыхивает от ее слов: "Ты добрый, мужественный, благородный", а он не хочет быть ни тем, ни другим, ни третьим. И думает, как прежде, за нее и ее же словами: "Он нужен мне (ей нужен он), а я нужна тебе (а ей Расул не нужен!!),, и качели от всепрощенья, что обрел свободу, но мерещатся новые обманы, до негасимого гнева, чтоб снова простить, и рабство страшнее прежнего.
И о том долгие разговоры, что она с Расулом жила в постоянном страхе: "А сколько я слез из-за тебя пролила, забыл?", и он, А РАЗВЕ НЕТ? не может возразить, О НИСЕ ТЫ ЕЩЕ НЕ ЗНАЕШЬ. "И ты смел думать, что мой холод!.." мол, критический возраст,- рана, нанесенная Расулом. И еще о благородстве, это скажет Лейла: "Не в том оно, чтоб обвинять друг друга, а в том, чтоб каждому осознать собственную вину".
– Да, да, недополучила от меня ни тепла, ни страсти, и спешишь наверстать...
– Ничего ты не понял, Расул!
– ...ценой обмана!
– А как я могла иначе?
– Честно.
– Порвать с тобой? На это у меня не хватит сил.
– А жить, не любя?!
– Но я тебя люблю, Расул!
– Как же можно, любя одного, А ТЫ САМ?? мечтать о встречах с другим?
– Не знаю, но это так.
– И как уживаются в тебе: любовь и измена, слезы и коварство? презренье к сестрам и гордость за свой род? преданность семье и забота о юнце, который... Он тебе и муж, он тебе и сын!
И вечные, пока бьется сердце, упреки ("Я разве обидела тебя? Я Его обидела!"), сожаления, и хочет простить и не хочет гасить возникшее у Лейлы чувство, А ЕСЛИ ЭТО ЛЮБОВЬ? не смеет топтать! и отчаянье, что не может запретить, ЕСЛИ ЭТО ЕЙ УГОДНО, и в каждом ее уходе - куда б ни ушла мерещится ему обман.
– Перестань, не мучай меня, Расул!
– взмолилась.
Мечтать о свободе - и быть прикованным к порогу, неволя как душевный покой, и воля как растерянность и смятение.
И когда хочется как исповедь, а получается проповедь, или... а разве бывает наоборот? И было, и есть, и будет: и вдруг, когда иссякаешь, открываются новые бездны. Бездны и бездны. Да, как уживаются: Айша и Асия, Ильдрым и Джанибек (?), и он, Расул, когда... а что? и удары кулаком в пустоту: а как было бы, если б не Джанибек, а он? (И жжет: "И ты не лучше Джанибека!.." - слова Асии.)
И вечные, пока кровь горяча, обиды, и точит сердце, и сгустки скапливаются в тромб.
– но я уже умер, Лейла.
– а если чудо? и начать сначала?
– поздно (потому что уже случилось, и перед глазами искаженное страхом лицо Лейлы, так и не узнает Расул, с чего и как началось и как продолжится, покуда... но кто о том ведает и всплывет ли когда эта тайна?).
А впрочем, уже случилось, и нечего о том, что было бы, если б шло по-старому. К тому же еще и знаменитое ГРЯЗЕВОЕ ИЗВЕРЖЕНИЕ, о чем уже немало говорено и что тоже, помнится, предчувствовал Расул, когда чудо-город в считанные секунды... к счастью, никаких значительных разрушений и жертв, хотя извержению сопутствовали ураганные ветры, и качало высотные дома, небывалые смерчи и землетрясение, завалы, и трубы, как спички, ломало, и столбы и прочее поглотили недра: разверзлись и сомкнулись.
А потом придут поезда. И жесткие слова, взятые на вооружение Аскером Никбином, прозвучат как истинная поэзия: и кровельное железо, и пиломатериалы, и линолеум, который, ведь Аскер новатор, срифмовал с мен олюм, да умру я, любимая присказка, и газопроводные трубы, и радиаторы, краски, ткани,- а потом и поэму сочинит, прорвется истинная боль: удар, который нанесет им Агил, покинув сразу после смерча отчий дом, даже не предупредив куда. И, как всегда, Аскер задумает нечто грандиозное, многослойное, на вкус и элиты, и массы, покорив разом и стар и млад, чтоб и психологическая драма была, и трагедия, и мелодрама, имея в виду слезливых читателей, и трагифарс, чтоб угодить вкусам ироничных,
Да, Агил не пришел домой ночевать! Может, у него... нет-нет, я бы знала! он бы хоть позвонил, Айна чуяла беду, и страшно признаться,- надо в милицию!.. И розыск: может, у асии? ведь недавно только ездил, и она его надоумила!! Но и Асия встревожена: куда он девался? А у Айши свои люди рыщут по всему городу, во всех районах, надежный источник информации, и собрать слухи, и распустить,вот вам фотография Агила, нет, из города не выезжал, но откуда им ведомо?
Может, к Лейле улетел? Звонок ей, а у той у самой голова кругом: с куклой!., вначале даже не поняла, что за Агил?
"Ну да, разве ты поймешь?" - уколола сестру Айна, и Аскер слышал: но как это в поэму?! Тут же спохватилась: "Прости, не хотела тебя обидеть" (что,напомнила ей).
Бахадур? Да, да, стычка была, а с чего повздорили дядя и племянник, почти ровесники, сразу после приезда Агила от Асии, какая-то мелочь: дескать, надо уважать, о чести, о семейной гордости, и Агил сказал такое, что Бахадур онемел. Был человек - и нет его, Айша в морг, такой не поступал, и тут вдруг на тумбочке у изголовья, как раньше Айна не заметила? перламутровый портсигар, кто вытащил эту реликвию из письменного стола?., а под ним конверт с изображением деда. Развернула - письмо! почерк Агила!.. Фломастером торопливо, разом охватила текст, побелела, сердце выскочит из груди, и радость, что жив, но что он мелет?..
"Ты послушай, Айша!! Хоронить не торопитесь, жив (и зачем она прочла ей?..)! Надоело играть в ваши игры. Как устроюсь (но где??) - сообщу". Расплакалась. Ну что за сын?
"А деньги? На какие деньги он поехал?
– спрашивает Айша.- Как бы..." - Не докончила.
Айна вспыхнула: не смей!
"Боюсь,- Айша ей,- что и его, как Асию..." (мол, отрезать придется).
"Ну нет, этого не будет!"
И письмо тут же пришло: "Не пытайтесь меня искать (за что им такое? чем они провинились?), не то перед всем миром!.." (угроза? или кто подучил?). А когда эту записку прочел Аскер, сначала был гнев, потом боль, и тут же сел, пока чувства свежи, и сильная строка - "Неотвратимое случилось..." - стала прокладывать тропу, работал увлеченно, реальный облик Агила постепенно оттеснился, рождалось нечто обобщенно-символическое о возмездии за фальшь, за ложь и так далее (и т. п.), и рушился мир, в котором... а потом, чтоб выкарабкаться из философских дебрей, ухватился" за привычную нить, и дед возник, и сомкнулись та, первая, поэма и эта (дилогия?), а к финишу пламя уже погасло, и громкие фразы воспевали иную молодежь, и она восставала против себялюбия, эгоизма и черствости: уроков, преподнесенных Агил ом любящим родителям.
И Джанибекова семья, а брат Сальми... но прежде об Анаханум. С тех пор как расстроилось с Бахадуром, и она ни за что, как думала Сальми, видя в дочери самою себя, не простит ему измены, жила на берегу моря, где ей подыскали Девичью Твердыню в миниатюре, копию той, что в городе, и никакие ей потрясения не страшны: ^стояла и стоять будет! Обыкновенный домик на сваях, и липла к ним, светясь, радужная пленка, оставляя черный след мазута, а в домике электричество и газовая плита, и по ночам, как зловеще подуют ветры и загрохочут волны, задыхалась свеча, зажженная для того, чтобы отбрасывать длинные тени, и дрожал от страха ее язычок,- а потом наступал штиль, у Анаханум гостили родители, сидели молча, глядя на огненный закат; и она часто вздыхала, куталась в шаль из верблюжьей шерсти; а брат Сальми, известный каратист Салим, оказавшись под развалинами, засыпанный землей, сумел - это ж так просто у йогов, а он и есть йог!
– прожить на изрядный запас кислорода в легких, пока его не откопала специальная бригада, в которой и братья Унсизаде, и рослые парни из дружины Айши,- в городе десятки спасательных команд, работа нашлась всем: и сестрам, и сыну Друга Детства от первой жены, и танцовщице из дьявольски красивого дворца, всякого рода всевидящим очам, добровольцам, и шефу Нисы, новоявленному философу, который состязался с Гегелем, и бывшему кавээнщику, и даже той, что страдала астмой ("Мы, женщины, любим вас, дорогой..."), учет и контроль нужны везде.