Семейный отдых в Турции (сборник рассказов)
Шрифт:
– Не все, - недовольно проговорил Антон.
– Может, придется поспорить. Так что же, все должны быть свидетелями нашего спора?
– Мы будем спорить тихо.
– Тихо не получается, - поддержал напарника Егор.
– Это как в том анекдоте: тихо-тихо попоем, тихо-тихо постреляем. Нет, дядя, не то, все не то... Пошли к тебе домой.
Антон угрожающе придвинулся к Бессонову, и тот очень ясно почувствовал опасность, исходящую от него. От этих кожаных плечей, от широкой груди, расстегнутой, несмотря на слякотную погоду, до самого пупка, - грудь была широкая, как
Что-то в Бессонове надсеклось, он почувствовал, что Антон берет над ним верх, сыро вздохнул, пытаясь ещё сопротивляться, но сопротивляться уже не мог и согласно кивнул.
Услышал лишь протестующе-надломленный стон жены:
– Коля!
– Но на этот стон даже не обернулся.
– Так-то лучше, - раздался следом за стоном насмешливый голос Егора.
– Неужели ты, дядя, думаешь, что нас остановят эти божьи одуванчики? Да ни в жизнь!
Бессонов, шедший первым, невольно вздрогнул, будто его с силой ширнули чем-то сзади, замедлил шаг, но не остановился.
– Коля!
– вновь раздался голос жены, но Бессонов снова не среагировал.
Он словно бы находился под неким гипнозом, как, бывает, под гипноз змеи в степи подпадает поющий жаворонок: когда он трепыхается в выси, то обязательно следит за землей, выглядывает, что там происходит, и, случается, натыкается на взгляд змеи.
Тогда его тянет на землю, будто на аркане, жаворонок не может оторвать от змеи взгляда, опускается и опускается, верещит, но сделать ничего с собою не может - так и оказывается в гадючьей пасти. Нечто подобное происходило с Бессоновым, он словно бы попал в магнетическое поле, управляющее его действиями, и не мог из этого поля выбраться, крутил головой, злился, прислушивался к неровному стуку своего обмирающего сердца и в какие-то минуты вообще терял контроль над собой.
Когда Бессонов открывал дверь своей квартиры, жена его опять задушенно застонала и вскрикнула:
– Коля! Не надо, Коля!
Но он не услышал её, его будто вырубили, вместо крика до него донесся неясный слабый звук, на который он даже не повернул головы. Егор и Антон, поигрывая плечами, молча ждали, стояли сзади.
Ключ подрагивал в руках Бессонова, не попадал торцом в скважину, а когда Бессонов втиснул его все-таки в прорезь, бородка пошла не туда...
Антон что-то прошипел за спиной Бессонова, а Егор добродушно предложил:
– Может, я помогу?
– Сам справлюсь!
– неровно дыша, отозвался Бессонов, - не криворукий!
Но был он криворуким, увы, и сам это понимал и подергивал недовольно одним плечом, и ещё - уголком рта, не понимая, то ли это он ртом специально дергает, чтобы показать непрошеным гостям, что видал он всех их в гробу с ситцевой обивкой, то ли рот сам дергается. Наконец он открыл дверь и первым вошел в квартиру.
В свою квартиру.
Острая тоска неожиданно стиснула ему сердце. Бессонов вздохнул и словно бы переступил через некую невидимую черту, через барьер, за который раньше никого не пускал, дружелюбно улыбнулся и повернулся к гостям:
– Прошу, прошу к нам в дом!
– сделал приглашающий жест рукой.
В сумраке прихожей лица гостей были смазаны, и ему хотелось увидеть, как оттают, подобреют их лица, когда они окажутся в его уютной, ухоженной квартире, полной милых домашних запахов и звуков, недорого, но со вкусом обставленной, с подлинными картинами современных художников - Бессонов понимал толк в живописи, поскольку когда-то окончил два курса художественного училища, а потом родители вынудили его уйти оттуда.
– У меня для вас и кое-что вкусненькое найдется.
Антон, небрежно скребнув подошвами ботинок по половичку, постеленному у Бессоновых в прихожей, прошел в комнату, оставив после себя мокрые грязные следы. Бессонов недовольно приподнял брови, увидев это, хотел было сделать замечание, но, вспомнив неподвижные, стальные глаза Антона, промолчал. Он рассчитывал все-таки разобраться в происшедшем по-хорошему, выпить по стаканчику вина, - на этот счет у Бессонова имелась заначка и он хотел изъять её из укромного места, чтобы задобрить гостей, - хлопнуть по рукам и тихо-мирно разойтись.
То, что он должен отдать за ремонт иномарки какие-нибудь триста долларов - отдаст, а сверх того - извините! И уж о десяти тысячах "зеленых" речь просто не может идти. Для этого ему надо было задобрить этих молодцов, и тогда все будет о'кей. На это Бессонов очень рассчитывал.
"Действительно, сколько может стоить ремонт японской машины? Ну, двести долларов. Ну, триста... Но не шесть же, и не десять тысяч, конечно. Очень уж большой конский хвост вырос у воробья".
Войдя в комнату, Антон включил свет и одобрительно покивал:
– Неплохо, неплохо...
– Что неплохо?
– спросил вошедший следом Бессонов. Он так же, как и этот молодой человек, не вытер ноги и оставил на полу следы. Следить так следить. Но ничего, в конце концов, жена все следы замоет. Главное, чтобы леденящяя история нормально закончилась.
– Неплохо, говорю, живете, - сказал Антон.
– Как белые люди.
– Стараемся, знаете ли...
– Это видно невооруженным глазом.
– Хотя денег не хватает.
– А это сегодня никого не колышет. Каждый кует свое счастье сам. Антон крякнул и со всего маху повалился в кресло, застеленное небольшим мохеровым пледом, стукнул ладонями о колени.
– Ну что будем делать?
– Давайте разберемся по-хорошему, - неожиданно дрогнувшим голосом предложил Бессонов.
– Вы у меня в гостях... Могу я вам предложить по стаканчику хорошего вина?
– Предложить, дядя, можешь, это не возбраняется. Десять тысяч баксов у тебя есть?
– Нет.
– Тогда и вино пить не будем.
В Бессонове что-то обиженно дрогнуло, он гулко сглотнул слюну, обвел рукою пространство и произнес, почти не слыша собственных слов:
– Смотрите, я от чистого сердца. Я хочу как лучше... Я не хочу ругаться.