Семейство Питар
Шрифт:
Внезапно зазвенело разбитое стекло. Ланнек повернул голову и увидел жену: она протиснулась сквозь иллюминатор штурманской и, как безумная, ринулась на корму.
— Матильда!
Она не оборачивалась. Может быть, у нее и вправду помутился разум? Она словно спасалась от опасности, очертя голову и позабыв обо всем на свете.
— Держите ее!
Но ловить Матильду было некому: вся команда, перегнувшись через фальшборт, вытаскивала из воды утопающих.
Ланнека пронзило острое предчувствие беды. В ушах у него загудело: «Убийцы!»
Бросить пост он не мог. Сейчас от него зависело все.
Он один направлял судно, потерявшее ход и сносимое все ближе к обломкам «Франсуазы».
— Самый малый вперед! — бросил он в переговорную трубу.
Этого как раз хватит, чтобы отвернуть в сторону и избежать столкновения с траулером.
Ланнек потерял Матильду из виду. Он наклонился, поискал ее глазами и успел увидеть, как она вскарабкалась на фальшборт и бросилась воду.
— Моя жена!.. Скорее!..
Где-то распахнулась дверь. По палубе пробежал человек, ринулся за борт, и Ланнек вновь крикнул:
— Стоп машина!
Пока матросы поднимали круги, в которые вцепились двое одуревших от страха рыбаков, Ланглуа прыгнул в море вслед за Матильдой.
Ланнек не плакал. Он лишь водил осатанелым взглядом по сторонам и ценой сверхчеловеческих усилий принуждал себя оставаться на посту.
— Самый малый вперед! — опять скомандовал он.
Еще секунда, и тонущий траулер протаранил бы «Гром небесный».
Словно в насмешку, в отдалении раздался чей-то голос. Выбегая, радист не захлопнул дверь радиорубки, и теперь Ланнек расслышал, как немец прежним лающим тоном запрашивает обстановку.
— Стоп! Задний ход! Стоп!
Взгляд капитана различал на корме более плотную группу людей, бегущего Муанара…
— Жорж! Жорж! — позвал Ланнек. — Подмени же меня!
На ходу он машинально — три, четыре, пять, семь — пересчитал спасенных рыбаков, пластом лежащих на палубе. Один, правда, уже сидел, глотая водку, которую вливал ему в рот Кампуа.
Ланнек споткнулся о чью-то руку, потом о ногу. Стоя на коленях и держась за грудь, Поль Ланглуа переводил дух, а рядом с ним неподвижно вытянулась Матильда, и вода вперемешку со слюной стекала с его полураскрытых губ.
10
— Слышишь колокола? — внезапно проронил Ланнек, когда им оставалось еще с милю до молов Рейкьявика.
Он сказал это так тихо и неожиданно, что Жаллю вздрогнул и чересчур поспешно повернулся к старому товарищу. Оба они превратились в комок нервов, и от каждого можно было ожидать чего угодно.
Да нет, ерунда! Ланнек, широко расставив ноги, следил за фарватерными буями, отдавая приказания рулевому, и заговорил о колоколах лишь потому, что в воздухе действительно разлился благовест.
Вот уже два часа пароход шел по спокойным водам фьорда, а вокруг занимался день, такой яркий и вместе с тем мертвенный, что каждому казалось, будто он смотрит на мир сквозь плохое стекло. Еще ночью моряки различали во мгле белые гребни гор, но тогда они не заметили, что белизна эта не сплошная, а лоскутная. Снег, лежавший на вершинах и склонах, нигде не покрывал весь базальт целиком, и хаотическое чередование черных и белых пятен, не смягченное никакими полутонами, производило отчаянно удручающее впечатление.
— Какой сегодня день? — задал Ланнек новый вопрос, разглядывая порт в бинокль.
Он видел лишь безлюдные причалы. Улицы, окаймленные рядами домов с острыми крышами, тоже были пустынны. Зато на двух-трех нет, пяти колокольнях перекликались колокола.
— Вроде бы воскресенье, — вздохнул Жаллю.
Он был на голову выше Ланнека и носил длинные, цвета хмеля усы а lа Верцингеториг [8] . Одет он был сейчас как попало: г-н Жиль одолжил ему свои вещи, которые, хоть и налезли на него, но их никак не удавалось застегнуть. Они с Ланнеком были на мостике совсем одни: рулевой в счет не шел — это же просто живая машина.
8
Верцингеториг — вождь галлов в войне (52—51 гг. до н.э.) против Рима. Казнен римлянами в 46 г. до н.э.
— Так и кажется, будто входишь на кладбище, — продолжал Ланнек тем же кротким голосом, никак не вязавшимся с его внешностью.
Жаллю вздрогнул. За последние два дня обоим капитанам, равно как и матросам, уже не раз случалось вот так вздрагивать по пустякам: что-нибудь треснет, скользнет рядом чья-то тень.
— У нас в Сен-Мало тоже есть такой колокол: как заметят суда на подходе, так и звонят… Вижу на улицах людей в черном — точь-в-точь родственники, надевшие траур.
Он пожал плечами, раскурил трубку, посмотрел маленькими глазками на Жаллю, и тому внезапно почудилось, что эти глазки видят далеко и зорко.
Как только он ухитрился понять столько разных вещей за столь короткое время? Чем больше часов отделяло Ланнека от недавних событий, тем страшнее ему становилось: он убеждался, что пережил и видел все, словно успел одновременно быть всюду.
Никогда, например, он не забудет, как Жаллю сидел на палубе, привалившись спиной к фальшборту и окруженный своими матросами; и с него, и с них ручьями стекала вода; он был без фуражки, волосы его прилипли ко лбу, усы обвисли, щеки заросли недельной щетиной. Навсегда запомнит Ланнек и то, как Жаллю изменился до неузнаваемости, внезапно приподнялся на руках, глянул на «Франсуазу» и затрясся от рыданий. Он рыдал, содрогаясь всем телом, судорожно подергивая головой, и плач его звучал так жутко, что на мгновение отвлек общее внимание от Матильды.
Ланнек тоже видел это… Нет, все! Сам того не желая, он видел все. А ведь он сидел на корточках в ногах у жены. Изо рта ее по-прежнему текла вода, порой даже пузырилась, и это вселяло надежду. Корсаж на Матильде разорвали, и ее обнаженные груди белели под хмурыми взорами толпы мужчин.
«Да опустите вы ей голову пониже!» — посоветовал кто-то.
Она, вероятно, была уже мертва, но матросы упорно силились привести ее в чувство, а муж не сводил с, нее синих невидящих глаз. Грубые руки трясли и растирали тело. Наконец Ланнек не выдержал.