Семейство Питар
Шрифт:
«Оставьте ее в покое!» — рявкнул он, подошел поближе, нагнулся и поднял труп на руки, Он сам отнес Матильду в каюту, стукаясь из-за качки о переборки. В набитой людьми кают-компании клубился пар: там раздевали спасенных и подогревали для них ром. Еще Ланнеку запомнился маленький совершенно голый толстячок, который лязгал зубами и жался к радиатору.
Все кончилось. Остов «Франсуазы», одиноко вздымаясь на волнах, уплывал вдаль, и Ланглуа сообщил координаты полузатонувшего траулера всем портовым и судовым рациям.
— Понимаешь, Жаллю, это все равно что вкатить младенцу стакан спирту… Чего ты хочешь? Когда я пятнадцати лет впервые уходил в море, на молу собрались все наши женщины, в том числе моя мать. Я увидел их в ту самую минуту, когда пароход начало покачивать, и меня так потянуло прыгнуть в воду, что двое парней с трудом удержали — очень уж я отчаянно отбивался…
Жаллю отмалчивался вежливо, качал головой, но у него тоже была своя навязчивая идея. Вот уже двое суток они с Ланнеком раз десять на день ходили друг за другом по пятам и, сойдясь, произносили одни и те же фразы.
— Твой юнга прыгнул первый. Из-за него-то у моей жены и отказали нервы, как лопаются слишком натянутые ванты. Нет, я не говорю, что она рехнулась, но вела она себя, как будто так и было… И еще одно.
Если как следует вникнуть, похоже, что она тронулась еще в первые дни, когда брякнула мне насчет Марселя.
Им не хотелось, чтобы другие слышали их излияния.
Они сторонились даже Муанара: он-то ведь остался прежним — невозмутимый, молчаливый…
— Она была из Питаров и создана, чтобы жить, как все Питары, в канской квартирке над обувным магазином. А ей вбили в голову всякую чушь. Вот увидишь, я докопаюсь, чья это работа.
Целых два дня и две ночи, пока «Гром небесный» мотало из стороны в сторону, часть спасенных безвыходно находилась в кают-компании, где стоял тошнотворный запах казармы. Иные настолько отупели от пережитого, что за все время не сказали почти ни слова и только ели да пили, словно хотели взять этим реванш у смерти, которую видели слишком близко.
— Лучше бы и мне погибнуть! — вздыхал иногда Жаллю, заметив на палубе кого-нибудь из своих людей.»
Тут же наступал черед Ланнека молча слушать и кивать головой. Словом, каждый из двоих мучился собственной болью.
— Как думаешь, что скажут в Фекане?
И вот было воскресенье, колокола звонили к заутрене, а «Гром небесный» вползал в рейкьявикский порт. Г-н Жиль занял свой пост на баке. Муанар поднялся на палубу в толстом штатском пальто и грустными глазами смотрел на грустный пейзаж.
— Верь не верь, Жаллю, а у меня не выходит из головы, что она начинала меня любить. Одна беда: она была из Питаров. Понимаешь, что это значит?..
Ланнек смолк и указал на автомобильчик, который подъехал со стороны города и остановился на пристани:
— К нам.
В эту минуту пароход обогнул мол, и глазам моряков открылась гавань, где стояли сейчас только английский грузовоз да большой пакетбот.
— Дошел-таки! — Указал на него пальцем Ланнек.
Он не возмущался. Напротив, пожал плечами: ему это безразлично. Но когда судно, отдав якорь, начало осаживать задним ходом, все-таки не удержался и воскликнул:
— Неужели в этой проклятой стране нет ни одной живой души?
Зрелище действительно впечатляло. Безлюдно было все: и пристань, и улицы, видневшиеся за портом. Нигде никаких признаков жизни, кроме автомобильчика, стоявшего прямо на железнодорожном пути, хотя седоки так и не вылезли из него. Некому ни указать «Грому небесному» место швартовки, ни принять швартовы.
И всюду тот же контраст белого с черным, который моряки наблюдали за последние сутки. Окрашены — одни нежно-зеленым, другие розовым — только дома, но — странное дело! — в здешнем, слишком резком свете даже эти цвета казались унылыми.
В ту минуту, когда один из матросов изготовился к прыжку на пристань с риском сломать себе ногу, из машины вышел наконец респектабельный господин в шубе с каракулевым воротником, выдровой шапке и галошах.
Стараясь не испачкать перчатки, он осторожно принял швартовы, накинул огон [9] на кнехт и выжидательно остановился.
9
Петля; накидывание снасти петлей на что-либо.
Ланнек не переоделся и остался как был: без подтяжек, без воротничка, в незастегнутом кителе, пальто нараспашку и самой грязной своей фуражке. Перед выходом в город налил себе и Жаллю по полному стакану кальвадоса.
— За наше невезение! — невесело пошутил он.
Едва сходни опустились, как из машины выскочил второй мужчина в шубе, с кожаной папкой под мышкой и заторопился к «Грому небесному».
— Господин Элсбьерн, директор Электрической компании, которая…
Господин Элсбьерн, первый и более высокий из посетителей, произнес свою тираду по-английски на мостике, где Ланнек принял его, не предложив даже сесть.
— Я вынужден был захватить с собой судебного исполнителя, чтобы официально засвидетельствовать опоздание на двое суток, которое…
— Свидетельствуйте все, что вам угодно, — отрезал Ланнек, не дав себе даже труда перейти на английский, потом отошел в сторону и облокотился на поручни.
Город, однако, не совсем вымер. Из деревянного дома на пристани высыпали люди в зеленоватых мундирах и непривычно высоких фуражках.
«Таможенники или полиция», — догадался Ланнек, равнодушно спустился к себе в каюту за документами и вернулся одновременно с появлением полицейских, поздоровавшихся так же натянуто, как директор Электрической компании.
— Не знаете, где можно достать свинцовый гроб?
— Свинсовигроп? — переспросил тот из прибывших, у кого было больше всего нашивок.
Ланнек не знал, как будет «гроб» по-английски; он достал словарь, отчеркнул нужное слово ногтем, и полицейские подозрительно уставились на него.
— Завтра, — объяснили ему. — Сегодня воскресенье.
Закрыто. Все закрыто.
Из кают-компании высыпали рыбаки с «Франсуазы» в обносках не по росту, которые нашли им на «Громе небесном». Ланнек раскурил трубку, а полицейские приступили к формальностям.