Семилетняя война
Шрифт:
Склонившись так, что полы камзола взметнули лёгкое облачко пыли с наскоро подметённого паркета, он произнёс:
— Ваше величество! Я почту за счастье служить избраннице божьей и народной.
Через несколько дней, седьмого июля, был обнародован манифест императрицы «Самовластие, не обузданное добрыми и человеколюбивыми качествами в государе, владеющем самодержавно, есть такое зло, которое многим пагубным следствиям непосредственно бывает причиною».
Переворот был окончен. Жизнь быстро входила в обычную колею. Бывший император содержался под караулом; Екатерина лично отобрала наиболее надёжных солдат для караульной команды.
— Я
Начальство над караулом было вверено Алексею Орлову, Пассеку и поручику Баскакову. Оставалось выбрать место для заключения сверженного монарха. Самым подходящим казался Шлиссельбург. Но впредь до того, как будет подготовлено помещение в крепости, Петра III отправили в Ропшинский дворец.
3
Дворец этот был выстроен Петром Великим и подарен пытошному мастеру, князю Ромодановскому. С этой поры на него легла тень зловещей славы владельца. Люди издали с ужасом смотрели на зелёную рощу, пруды с белоснежными лебедями, поэтические беседки, — всё, казалось, пахло кровью, каждое дерево напоминало дыбу. Потом дворец был подарен Петру III; он редко бывал здесь, предпочитал Ораниенбаум. Сюда-то Алексей Орлов с Баскаковым привезли его после отречения.
Пётр беспробудно пил, облака сизого дыма застилали его комнату. В несчастии он не мог найти себя: он то повышал голос, требуя быстрого исполнения его повелений, то бросался целовать руку Панину или Орлову. Караульные солдаты ненавидели его; офицеры были с ним грубы. Один Орлов проявлял снисходительность, иногда даже любезность: играл с ним в карты, ссужая при этом деньгами, доставал книги.
Но Орлов думал своё: сверженный Пётр — это мушка на лице Екатерины; пока он жив, ей нет покоя. Ни Ропша, ни толстые стены Шлиссельбурга не скроют память о нём от всех недовольных. Есть только один решающий выход, которого никогда не назовёт государыня, но о котором втайне мечтает: внезапная смерть мужа. Те, кто услужили ей однажды, должны услужить во второй раз.
За этой мыслью вставала другая: судьба всех пятерых братьев Орловых неразрывно переплелась с судьбой Екатерины. Падёт она — им тоже не носить головы. А если будет царствовать Екатерина, вдобавок, не связанная узами брака, то кто знает, какая шапка уготована для роскошных кудрей Григория Орлова!
«Сказал аз, скажи и буки», подытожил Алексей свои размышления. В тот день он был очень оживлён. Истекала неделя пребывания в Ропше. Пётр угрюмо дымил трубкой у завешенного зелёными гардинами окна; выходить в сад ему не разрешалось. Он обрадовался, увидев в дверях Орлова.
— Пётр Фёдорович, не хочешь ли в гостиную сходить? Я там бороться сейчас буду: размяться охота.
— Бороться? Взгляну. Хотя кто с таким медведем тягаться станет?
В гостиной собралось человек восемь здоровяков. Тут были наиболее крепкие гвардейцы из караульной команды и специально привезённые известные силачи из окрестных деревень.
— Ну, ребятушки, — промолвил Орлов, сбрасывая мундир, — бороться будем по-честному. Кто против меня пять минут стоит, тому рубль даю. А ежели кто меня подомнёт, тому десять рублей да штуку сукна на кафтан. Барятинский, бери часы, замечай.
Князь Фёдор Барятинский с рассеянным видом приготовился наблюдать.
Орлов тряхнул волосами и вышел на середину. Первого противника
— Четыре минуты, — объявил Барятинский, когда схватка закончилась.
Орлов, тяжело дыша, поднялся с ковра. На лбу его надулась синяя жила. Взгляд стал томным. Он с неопределённой улыбкой озирался по сторонам и вдруг пристально посмотрел на Петра. Тому стало страшно. Нижняя челюсть его вдруг отвисла и начала дрожать.
— Я пойду, Алексей Григорьевич, — произнёс он, — мне неможется: геморрой зело мучает.
Орлов раскатисто засмеялся.
— Ин, ладно, ребятушки, на сегодня хватит. Вишь, бывшему государю не нравится затея наша. Пойдём, Пётр Фёдорович, поснедаем, авось, за рюмкой вина пройдёт геморрой твой.
Настигнув Петра, Орлов подхватил его под руку и без усилия повлёк с собой в столовую.
Барятинский последовал за ними.
Пётр почувствовал вдруг приступ бешеной злобы.
— Пусти руку мою, смерд! — крикнул он, брызгая слюною. — Ты с мужицким отродьем дерёшься, а потом государя твоего касаться смеешь.
— Это кто же смерд? — тихо переспросил Орлов, выпуская Петра и на шаг отступив от него. — Ты слышал, Барятинский?
— Это он всех, кто не из Голштинии, смердами считает, — прошипел Барятинский.
— Холоп! Schwein [46] ! — завизжал Пётр и вдруг длинными скачками пустился бежать по коридору.
— Федька, хватай его! — гаркнул Орлов.
Барятинский метнулся к Петру, уцепился за полы и покатился вместе с ним на пол. Орлов двумя прыжками подскочил к ним и, крякнув, навалился на Петра своей огромной тушей. Пётр слабо застонал, забился… Барятинский, отвернувшись, дрожащими руками чистил камзол.
46
Свинья (нем.).
Через минуту Орлов привстал на колени и медленно поднялся.
— Готов, — сказал он глухо. — Надобно его перенести да лекаря потом позвать…
В тот же день нарочный из Ропши привёз Екатерине пакет. На листке серой с жирными пятнами бумаги Алексей Орлов писал прыгающим почерком: «Матушка! Готов итти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Матушка, его нет на свете. Он заспорил за столом с князем Фёдором, не успели мы разнять, а его уж и не стало. Сами не помним, что делали. Свет не мил: прогневили тебя и погубили души навек».
Это было лучшее разрешение мучившего всех вопроса: она давно знала, что мешающий зуб нужно удалить. Но надо было отклонить от себя всякие подозрения. Первоначально это показалось ей невозможным.
— Убийство Петра роняет меня в грязь, — сказала она Панину.
— Теперь бесполезно о покойном государе жалеть, — ответил старый дипломат.
Екатерина задумалась.
— Вы правы, — произнесла она. — Надо быть твёрдым в своих решениях; только слабоумные нерешительны.
Был выход: обвинить Алексея Орлова с приспешниками, свалить на них всю вину. Но это значило сразу подорвать доверие к себе у всех приверженцев, подрубить сук, на котором сидишь. Здравый смысл не позволял ей этого сделать: она только начинала игру и с политической дальновидностью рассчитывала свои козыри.