Семилетняя война
Шрифт:
Женщина стояла, опершись обеими руками о стол, свесив голову: видно было, что ей трудно держаться на ногах. Когда король замолчал, она медленно подняла на него взгляд.
— Что же мне выбирать? Между смертью и жизнью? Я теперь не очень ценю жизнь, но и смерть меня не прельщает. Какой услуги вы ждёте от меня и что вообще могу я сейчас сделать, такая, какой я стала… вернее, какой вы меня сделали?
— Сударыня, — возразил с досадой Фридрих, — вы сами повинны в своей участи и не должны роптать на меня.
— О, конечно! — горько улыбнулась Барберина. —
— Боюсь, что мы опять не сговоримся с вами. Вспомните, что вы имели однажды возможность выйти из тюрьмы, и сами обрекли себя.
— Ах, да! Вы хотели, чтобы я стала покорной, забитой, так те несчастные создания, которых я столько насмотрелась в ваших тюрьмах. Но я — не они! Вы можете снова запереть меня в тюрьму, но душу мою вы не получите.
Она закашлялась тяжким, надрывным кашлем. На губах у неё проступили кровавые брызги. Фридрих, морщась, посмотрел на неё и отступил несколько шагов назад.
— Хорошо! Не стоит говорить об этом. Вы упрямы — тем хуже, а в данном случае тем лучше! Я хочу послать вас в Берлин, к Гонковскому. Вы передадите ему моё письмо, в котором я прошу ссудить мне миллион талеров. Если эта ссуда будет мне предоставлена, вас там же, в Берлине, отпустят на все четыре стороны… с условием, впрочем, что вы не останетесь в Пруссии, так как при вашей манере разговаривать…
— О, беспокойтесь, ваше величество! В Пруссии я не останусь ни одной минуты.
Она снова закашлялась и долго не могла перевести дыхание.
— Шиц! — сердито крикнул Фридрих.
На пороге тотчас вырос полковник и, поджав губы, укоризненно посмотрел на задохнувшуюся в припадке кашля женщину.
— Вы поедете в Берлин с мадам Барбериной. Инструкции я пришлю вам вечером. — Король повернулся и пошёл к двери, ведущей в его кабинет. Уже выходя из комнаты, он бросил последний взгляд на Барберину, вытиравшую рукавом платья выступивший у неё на лбу пот. — Прощайте, сударыня! В ваших интересах добиться согласия Гонковского. Прежде он дал бы его, потому что вы ему нравились, а теперь, надеюсь, даст его из жалости к вам.
Губы Барберины дрогнули.
— Меня хоть жалеют. Пожалеет ли кто-нибудь о вас, Ваше величество?
Но короля уже не было в комнате. Только Шиц слышал эти слова и сердито шагнул к женщине.
— С ума вы, что ли, сошли? Или вам ещё не довольно? Пойдёмте-ка поскорее, раз уж король отсылает вас в Берлин. Чёрт возьми! Я бы не сделал этого.
Через две недели Фридрих получил извещение о том, что берлинское купечество предоставляет ему миллион талеров.
— Сходная цена за освобождение сумасбродной француженки, — пробормотал он про себя.
Мысленно он уже прикидывал, сколько полков можно экипировать на эти деньги и тем самым отсрочить окончательное поражение. Отсрочить, но не отстранить его вовсе! Когда начнётся новое наступление русских войск, всё будет кончено. Корабль пойдёт ко дну. И он тоже.
Фридрих вынул бутылочку с ядом и долго рассматривал на свет её содержание. Это — единственное, что
2
То, чего так опасался прусский король, не произошло: Екатерина не возобновила войны, прекращённой её покойным мужем. Русские полки не двинулись снова к Берлину, уже замершему в напряжённом ожидании.
В своих записках Екатерина перечислила много причин, продиктовавших ей такое решение. Она отметила, что финансы государства были совсем расстроены: ежегодный дефицит достигал 7 миллионов, за военные поставки не было уплачено 13 миллионов, обращавшиеся в стране 60 миллионов рублей представляли собой монеты двенадцати разных весов — серебряные от 82-й пробы до 63-й и медные от 40 рублей до 32 рублей в пуде. Попытка заключить в Голландии двухмиллионный заем окончилась неудачей. В целях, изыскания средств таможни были отданы за 2 миллиона рублей на откуп, и почти все отрасли торговли отданы в монополию частным лицам. И всё-таки армия получала жалованье очень неаккуратно.
Но главная причина была не эта. Главное, что тревожило императрицу, были крестьянские волнения. До пугачёвской грозы оставалось ещё свыше десяти лет, но уже слышались первые раскаты грома. В именьях вспыхивали бунты, по усадьбам пускали «красного петуха». Крестьяне не исполняли приказов начальства, даже указов сената; вошло в поговорку ждать «третьего указа», так как два первых оставались безрезультатны. Сенат был завален делами о крестьянских волнениях. Он слушал их не в экстракте, а целиком, и, например, дело о выгоне в городе Мосальске читалось шесть недель сряду.
В первые месяцы после воцарения Екатерина испытывала острую неуверенность в прочности достигнутой власти. Поэтому возобновление трудной, дорого стоившей войны не было в её интересах.
Притом правительство считало, что основная задача уже решена: истощённая войной Пруссия, подобно змее, у которой вырвали жало, надолго перестала быть опасной.
Война для России была окончена. Находившиеся в Восточной Пруссии русские войска, при Петре III сдавшие власть прусским чиновникам, но после свержения Петра, опять водрузившие повсюду русский герб, окончательно покинули область. В августе 1762 года старый фельдмаршал Левальдт, губернатор Восточной Пруссии, вернулся после четырёхлетнего перерыва в свои владения.
Конечно, не было больше и речи о затевавшейся Петром III войне с Данией; спор о Голштинии был быстро и легко разрешён.
Тому, что не придётся сражаться за Голштинию, все были очень рады. Но отказ от дальнейшей борьбы с немцами вызвал открытое возмущение. Гвардия, пехотные полки, дворянство, обыватели городов — все объединились в этом, всем была равно ненавистна Пруссия и то, что исходило оттуда. Находившийся ещё в Петербурге представитель Фридриха, Гольц, просил короля немедленно отозвать его. Прусские артиллеристы, выписанные Петром III, не решались высунуть носа на улицу из боязни, что толпа растерзает их.