Семилетняя война
Шрифт:
— Бери его, — приказал он солдатам, — сажай под караул, да не токмо разговаривать, но и выслушивать его речи не смей.
Двое солдат тотчас схватили под руки окровавленного офицера и повели его на гауптвахту. Мирович обернулся к шумящей толпе, и все сразу стихли.
— Стройся в три шеренги, — скомандовал он привычным, негромким голосом. От недавнего волнения не осталось и следа. Он ощущал в себе совершенное хладнокровие и решимость итти до конца. Выхватив шпагу, он стал во главе выстроившейся команды и повёл её к месту заточения Ивана. Не успел он сделать и двадцати шагов,
— Пали всем фронтом! — закричал Мирович и сам первый выстрелил. Солдаты дали ответный залп и вдруг рассыпались в разные стороны. Мирович с проклятиями кинулся собирать их.
— Чего в своих стрелять? — кричали солдаты. — Покажь, ваше благородие, вид, по чему поступать.
— Да что вы, братцы? — твердил Мирович, подбегая то к одному, то к другому. — У меня верный вид имеется.
— Покажь вид… Не будем биться… — угрюмо возражала команда.
Мирович чувствовал, как бешено колотится его сердце. Дрожащими руками он вынул приготовленный им манифест от имени Ивана Антоновича и громко прочитал из него несколько отрывков, которые, по его мнению, должны были тронуть команду. Вид бумаги подействовал на солдат. Из всего прочитанного они ничего не поняли, но, поколебавшись, стали снова в строй.
Мирович вторично повёл штурм. «Ежели стрелять будем, то оную персону легко застрелить можем», подумал он и запретил отвечать на выстрелы. Подобравшись ползком к воротам, он стал кричать, чтобы тотчас впустили его для выполнения высочайшего указа, а ежели не впустят, то он велит палить из пушки. В ответ загремели выстрелы.
— Ладно же! — вскричал он, вскакивая на ноги и не скрываясь более от выстрелов. — Тащи сюда пушку, пороху, фитилю палительного кусок, тоже ядер шестифунтовых. Да сказать часовым, чтобы никого в крепость, ниже из крепости, не пропускали, а кто прорвётся и поедет по реке в лодках, по тем стрелять.
На небе появилась первая бледная полоса. Потянуло сыростью и прохладой. Мирович запахнул шарф и стал ждать прибытия пушки.
Из осаждённого дома перестали стрелять. Крепость погрузилась в тишину. Прошло несколько томительных минут. Вдалеке послышались возгласы солдат, тащивших пушку. Неожиданно порога распахнулись, и; капитан Власьев появился в них.
— Неча палить, — хрипло сказал он, не глядя на Мировича, — и так пустим.
Сопровождаемый командой, Мирович вбежал во двор; на галерее он встретил поручика Чекина. Тот смотрел на него и криво улыбался.
Мирович схватил его за плечо так, что тот пошатнулся.
— Где государь?
Чекин, всё так же нехорошо улыбаясь, произнёс:
— У нас государыня, а не государь.
Свободной рукой Мирович ударил его наотмашь по затылку.
— Пойди, укажи государя, отпирай дверь.
Чекин, побледнев, отомкнул дверь каземата. Внутри было темно, дохнуло холодом. Один из солдат побежал за огнём. Мирович продолжал держать Чекина за плечо.
— Другой бы тебя, каналью, давно заколол, — прошипел он, замахиваясь шпагой.
— И поделом бы, — поддакнул капрал, — почто государя мучили!
Чекин стоял ни жив, ни мёртв. Несколько раз он словно порывался что-то сказать. Наконец принесли свет.
Мирович
На полу, посреди опрокинутой мебели, в луже крови лежало тело Ивана Антоновича. Восемь штыковых и сабельных ран зияли на нём.
Мирович опустился на колени и дотронулся до руки убитого. Рука была ещё тёплая.
— Думал спасти тебя, горемычный, — тихо, как бы про себя, сказал Василий. — Ин, вместо того к смертушке тебя привёл. — Потом, посмотрев на Власьева и Чекина, он с горьким упрёком произнёс: — Ах, вы, бессовестные! За что вы невинную кровь такого человека пролили?
Власьев успел поуспокоиться и осмелеть.
— Какой он человек, мы не знаем, — холодно ответил он, — только то знаем, что он арестант. А кто над ним это сделал, тот поступил по присяжной должности.
Воцарилось молчание. Солдаты, обнажив головы, глядели на изуродованное тело.
— Как же вы убили его? — тихо спросил Мирович, всё ещё стоя на коленях.
— По инструкции, живого арестанта не имели мы права выпустить, — всё так же спокойно пояснил Власьев, — понеже вы за пушкой отправили, я с подручными к арестанту прошёл и его, спящего, штыком ударил, а поручик Чекин саблей его по руке резанул. Он вскочил и, хоть раненный, бороться зачал. Долго боролся: вишь, у поручика саблю выхватил и сломал. Тут мы его колоть стали, доколе он упал.
— Ваше благородие, взять их под караул? — спросил капрал, с ненавистью глядя на Власьева.
Мирович покачал головой.
— Они и так не уйдут, — промолвил он слабым голосом. Он готовился ко всему, но только не к такому финалу. Теперь всё было бесполезно. Он чувствовал себя раздавленным судьбою. Нервное напряжение сменилось в нём полной апатией.
Поцеловав руку и ногу мертвеца, он приказал положить тело на кровать и вынести его на воздух. В это время брызнули первые лучи июльского солнца; Мировичу показалось, что щёки убитого порозовели, он с надеждой склонился к его груди, но через минуту медленно выпрямился. Команда выстроилась в четыре шеренги и молча, с тоскливым недоумением глядела на своего командира.
— Вот, братцы, — сказал Мирович, — наш государь Иоанн Антонович! Теперь мы не столь счастливы, как бессчастны, а всех больше за то я претерплю. Вы не виноваты: вы не ведали, что я хотел сделать. Я уже за всех вас ответствовать и все мучения на себе сносить должен. — Голос его пресёкся от глухих рыданий.
Солдаты угрюмо молчали.
— Бейте утренний побудок! — вскричал Мирович. — Бери на караул! Теперь отдам последний долг своего офицерства.
Под туки барабана он салютовал шпагой мёртвому государю.
Когда барабан умолк, он опустошённым взором обвёл ряды солдат. Он явно не знал, что делать дальше. Власьев и Чекин издали злорадно наблюдали за ним.
— Что ж, прощайте, братцы, — сказал Мирович и, подойдя к правофланговому, поцеловал его в губы. Затем он подошёл к следующему и поцеловал так же и его. Так обошёл он три шеренги, поочерёдно обнимая солдат, и подходи уже к четвёртой, когда несколько человек решительно отделились от рядов и приблизились к нему. Давешний капрал взялся за его шпагу.