Семирамида
Шрифт:
Выл ветер во дворе, наметая горы снега под окна. К утру печи во дворце остывали. Стоя у ночника с тетрадью русских слов в руке, она кутала ноги здешним прошитым нитками одеялом и никак не могла согреться. Утром, когда шла к завтраку, упала…
Острая боль была все в том же боку. Она слушала, как от собственной дрожи позванивают золоченые шары на спинке кровати, и боялась, что снова опускается у нее плечо. Все ей казалось, что находилась она где-то отдельно от своего тела, но притом все слышала.
— В этой стране умер мой несчастный брат, и я не позволю
Это говорила мать, а доктор-португалец, путая французские слова, разуверял ее:
— О, нет, нет, мадам. Там плохая, дурная кровь. Это, скорее всего, не оспа…
Потом спрашивали, не пригласить ли патера из здешнего немецкого городка. Она лежала горячая, безразличная ко всему. Люди стояли у кровати и еще дальше, у двери. И тогда, собрав силы, она сказала:
— Позовите отца Симона Тодорского…
Люди задвигались, зашептались, передавая дальше, в коридор, ее слова. «Святой дух снизошел!» — громко сказал кто-то. Старик в шитом мундире утирал слезы. Знакомая большая рука легла ей на голову, и она заплакала. Мать так и не касалась ее за время болезни…
Когда лежала, отделившись от тела, она вдруг услышала:
— Принцесса Дармштадтская!..
Откуда явилось ей пронзительное знание того, что выражали эти слова? Она читала их в каждом взгляде, угадывала в шепоте. Другая ждала за пурпурной завесой. Звезда ее падала во тьму, и лишь тусклое свечение обозначало ее след в этом мире…
— Голубушка…
Она не видела никого, только слышала жаркий шепот. Горячие слезы падали ей на лицо. Она удивилась: ведь императрица далеко отсюда, в Троицком.
— Возможна оспа, ваше величество! — внятно произнес чей-то голос.
Императрица склонилась к ней, теплые губы касались ее сухих губ, пылающих щек, лба:
— Деточка!..
Она все видела. Нос и глаза у ея величества покраснели от слез. Мать стояла в коридоре за стеклянной дверью и смотрела оттуда, вытянув шею.
— Буду молиться за тебя! — твердо сказала ей императрица, и она впервые поняла все сказанное по-русски.
Ей пускали кровь, и становилось легче. Она лежала не двигаясь, и все думали, что она спит. Графиня Румянцева, приставленная к ней, тихим голосом говорила кому-то:
— Бедное дитя!.. Вы заметили, что мать боялась заразиться от умирающей дочери? Зато нашла время отстаивать пользу своего прусского амфитриона…
Лежа так, с закрытыми глазами, она многое узнала в эти дни. Принцессу Дармштадтскую готовили в жены наследнику на случай ее смерти. И делали это маркиз Шетарди и посол Мардефельд, которые представлялись им в Петербурге. Толстый швед Брюммер — воспитатель и обергофмаршал великого князя действовал согласно с ними. А великий король Фридрих их одобрил. Со своей стороны вице-канцлер Бестужев-Рюмин упрямо стоял на саксонской партии. Только императрица хотела ее выздоровления…
— …ОТЦУ, ИМ ЖЕ ВСЯ БЫША. НАС РАДИ ЧЕЛОВЕК, И НАШЕГО РАДИ СПАСЕНИЯ СШЕДШЕГО С НЕБЕС И ВОПЛОТИВШЕГОСЯ ОТ ДУХА СВЕТА И МАРИИ ДЕВЫ И ВОЧЕЛОВЕЧАШАСЯ. РАСПЯТОГО ЖЕ ЗА НЫ ПРИ ПОНТИЙСТЕМ ПИЛАТЕ, И СТРАДАВШИ И ПОГРЕБЕННА. И ВОСКРЕСШАГО
Ровное золотое сияние стояло в храме. Не сводя глаз с креста, она громко, четко выговаривала слова. Слух ее был неспособен к музыке, но некий высший такт ощущала она в плавном чередовании звуков…
— Все одна церковь Христова, и мелко бы делиться между собой. Что по мысли Лютера патер лишь есть толкователь писания, тогда как по греческой вере иерей сам осиян той или иной частью благодати божьей, так это зависит от сущности и манеры жизни в означенной стране света. Блеском и сиянием куполов пленял второй Рим, именуемый Византией, многочисленные народы восточные, кои издревле привыкли к тому от своих самовластных владык. Оттого избрал святой Владимир Киевский эту веру из трех предложенных ему, что пышностью да торжеством службы утяжеляла державную руку. У многоопытных народов вера тяготеет к разуму, здесь же больше чувства и дух, в том лишь разница!
Так сказал в первый урок по ее выздоровлению отец Симон Тодорский. Умные, всенонимающие глаза его были так же печальны, как у пастора Моклера. Потом, уже уйдя от урока, говорил он пониженным голосом, что даже и магометанская вера имеет свое цивилизующее начало, ибо подходит к образу жизни тех народов, кои одним лишь нерассудительным божьим страхом укротить возможно, и где человек вовсе не присутствует в расчете. Потому и позволил бог таковую разность веры, что видит неодинаковость людей. Все же вместе рано или поздно придет к единству и спасению, за что и страдал на кресте сын божий.
Отцу она писала в Штеттин: «Светлейший князь! Осмеливаюсь писать Вашей светлости, чтоб попросить у Вас согласия на намерение ея императорского величества относительно меня… Так как я не нахожу почти никакого различия между верою греческою и лютеранскою, то я решилась — сообразуясь с милостивыми инструкциями Вашей светлости — переменить религию и пришлю Вам с первою же почтою мое исповедание веры…»
И снова показалось, что замедлилось движение: как будто сани в лёте наткнулись на препятствие. Она искренне улыбнулась эйтинскому мальчику — своему будущему мужу, и тот не отходил от нее. Вместе сидели они на окне прицарских келий Троице-Сергиевой обители и болтали ногами. Великий князь неровными зубами разгрызал орешки и прятал незаметно скорлупу в дыру у решетки…
Императрица но обету шла сюда пешком из Москвы. Ровный гул колоколов стоил в воздухе, наполняя каменные стены, деревья, траву, каждую частицу всего живого и неживого вокруг. Гремели земля и небо, отдаваясь разнотонным звоном в ближних и дальних городах и селениях, в полях и лесах этой земли. На версту стояли монахи с черными, изможденными постом лицами. Золото сияло, открытое солнцу, со всего собора, вышедшего навстречу во главе с архимандритом, с облачений и хоругвей, с занявших все небо куполов и крестов. Сверкающий строй лейб-компании знаменовал земной порядок.