Семитысячелетняя молитва
Шрифт:
— А-а... я прошу... прощения за то, что так много грубила вам в том ми-ре.
— Д-да ладно тебе извиняться... я во время дуэлей сама чего только не говорю...
Харуюки и Такуму тут же закивали, за что немедленно получили от Тиюри испепеляющий взгляд, заставивший их застыть на месте.
— Просто... как бы это сказать, я впервые вижу, чтобы между кем-то здесь и там была настолько огромная разница. Я вообще не знала, что девушке может достаться аватар мужского пола...
После этих слов Харуюки быстро переглянулся с сидевшей справа от него на отдельном диванчике Фуко.
Тиюри никто не рассказывал о том, что именно случилось с Рин. Про неё, про её брата, про два нейролинкера и так далее знала лишь она сама, Харуюки и её «родитель» Фуко. Во взгляде Фуко однозначно читалось «однажды мы обо всём расскажем им, но не сейчас», и поэтому Харуюки сказал:
— Ну ведь бёрст линкеров больше тысячи. Естественно, периодически среди них попадаются всяческие исключения.
В ответ он получил от Тиюри ещё один недовольный взгляд, который она быстро отвела и произнесла:
— Вот уж действительно. Глядишь, так мы дойдём и до людей, нерешительных и робких в реальном мире, которые в Ускоренном становятся уверенными и громят врагов одного за другим!
— А.
Словесная атака застала Харуюки врасплох, заставив его вжать голову в плечи. Кофе его успел остыть до приемлемой температуры, и он потянулся к нему, начав раздумывать. Его план побега с последующим уничтожением своего аватара провалился. То, что его успели поймать, следовало просто признать и, как минимум, извиниться за случившееся. И сейчас было самое время для этого.
Харуюки поставил кружку кофе на стеклянный стол, глубоко вдохнул, выпрямился и обвёл всех легионеров Нега Небьюласа взглядом — Черноснежку, что сидела левее всех, Тиюри и Такуму напротив него, разместившуюся правее всех Фуко и сидящую точно справа от него Утай. Затем он низко склонил голову и сказал:
— Я... хочу принести глубокие извинения за то, что произошло. Я понимаю, что вы не простите меня, как бы я ни извинялся, но...
— Харуюки, ты уверен, что понимаешь, почему именно мы... почему именно я злюсь на тебя? — прозвучал хладнокровный голос молчавшей всё это время Черноснежки.
Королева, управлявшая Легионом, сцепила вместе пальцы рук, лежавших на коленях, устремила взгляд своих чёрных глаз на Харуюки и добавила:
— Вовсе не за то, что ты призвал Броню Бедствия и выпустил на свободу запечатанного Хром Дизастера. Все мы понимаем, что ты не мог не попытаться спасти столь дорогого тебе друга. Но... ты не послушал наших слов, отмахнулся от наших рук и попытался наказать себя за это сам. Если... если бы твой план удался, и ты бы сгинул вместе с Бронёй где-то на задворках неограниченного поля...
На мгновение голос Черноснежки дрогнул, а Харуюки ощутил в глубине своей груди комок эмоций, заставивший его рефлекторно сжать правой рукой ткань своей футболки.
Черноснежка медленно моргнула. Когда она разомкнула веки, её глаза заблестели чуть ярче. Она продолжала смотреть ими на Харуюки и тихо говорить:
— Ты... действительно думал, что мы смогли бы продолжить сражаться без тебя? Ты никогда не бросал никого из нас: ни Тиюри, попавшую в плен Даск Тейкера, ни Такуму, заражённого ISS комплектом, ни Фуко, едва не отбросившую свою мечту о небесах, ни Утай, запечатанную на алтаре Судзаку... ни меня, два года скрывавшуюся на дне локальной сети. Ты действительно думаешь, что мы после всего этого сможем забыть о тебе и жить дальше?!
Её голос становился всё громче, а к концу превратился в клинок, пронзающий сердце Харуюки. Но боль этой раны, начавшая наполнять его грудь, была похожа не на холодный порез, а на сладкий, невыносимо тёплый зуд.
Харуюки прикусил губу, низко склонил голову, но всё же подавил в себе желание припасть к мягкости этого наказания.
— Прос... ти... — вновь извинился он дрожащим голосом и тут же продолжил, — Но... но... но ведь и Элементы Старого Нега Небьюласа, и ты, Черноснежка, однажды... два с половиной года назад... пытались защитить ваш Легион, пожертвовав собой. Вы сами заперли себя на алтарях Четырёх Богов, чтобы дать сбежать остальным легионерам, не так ли?.. И я подумал... что теперь это время... пришло и для меня. Если вы останетесь со мной, вас всех объявят преступниками... и я хочу избежать этого любой ценой.
— Что ты несёшь, Хару?! Не ты ли вчера говорил мне о том, что чем страдать в одиночестве, лучше попросить руки помощи у своих друзей... — начал восклицать Такуму, но Тиюри резко одёрнула его левой рукой.
Подруга детства, совсем недавно пытавшаяся испепелить его взглядом, теперь смотрела на Харуюки нежно, словно подталкивая в спину и подбадривая. Он вновь принялся говорить:
— Прости, Таку... когда я только что сражался с Ашем... то есть, с Кусакабе, в кабельной дуэли, я тоже вспоминал об этом... — он вновь перевёл взгляд на Черноснежку. — Но затем, в конце боя, Аш сказал мне, что если я собираюсь пойти на неограниченное поле, дойти до каких-то безлюдных земель и исчезнуть там, то он пойдёт вместе со мной. И тогда я... осознал кое-что. Когда кто-то теряет все очки в Ускоренном Мире и лишается программы, воспоминания об Ускоренном Мире теряет лишь этот человек... другими словами, э-э...
Харуюки изо всех сил пытался сформулировать важную истину, которую успел осознать, но словарный запас подошёл к концу, и он так и застыл с разинутым ртом.
Но тут с правой стороны послышался мягкий, нежный голос, перехвативший фразу Харуюки. Говорила Фуко.
— Другими словами, «смерть бёрст линкера» не затрагивает его самого. Дело в том, что он даже не будет помнить того, что был бёрст линкером, что встречался с кем-то в Ускоренном Мире, что о чём-то думал и к чему-то стремился. Умирает... тот человек, который жил в сердцах тех, кто знал его или её. Его друзья, товарищи и возлюбленные будут вынуждены жить с этой «смертью» в своих сердцах под ускоренным почти до бесконечности временем...
— Да... — Харуюки медленно кивнул и вновь перехватил речь, — Именно так. И тогда я понял... что в Ускоренном Мире вообще нет возможности «прекратить своё существование». Я мог бы потерять все очки в укромном уголке, сражаясь против Энеми... но в этот миг на самом деле я умру лишь внутри дорогих мне людей... и моя смерть оставит в них рану, шрам, который никогда не заживёт...
Харуюки всё ещё ощущал на себе строгий взгляд Черноснежки. Но если речь свою он начал, глядя на неё лишь украдкой, то теперь он уверенно смотрел ей в глаза и изливал свои самые сокровенные чувства: