Семнадцатилетние
Шрифт:
— Счастье в победе! Не возражаю! — вслух согласилась Тамара.
— А когда он достигнет своей цели? — спросила Катя.
— Нет... Он никогда ее не достигнет. Возьми для примера революцию. Разве Ленин считал, что это все? Он, конечно, был счастлив, когда пролетариат победил, но революция была не целью, а средством. Цель — коммунизм.
— Ну, а ты? — спросила Нина Шарина.
— У меня тоже есть цель, и я борюсь. Вот получу аттестат и буду счастлива, но это еще не все. Цель впереди. Школа только средство...
— Какая же у тебя цель?
– снова спросила Нина.
— Да уж, наверно, не такая,
— Не переговаривайтесь! Вопрос ясен! — сказала Катя. — Последняя — Нина Шарина.
— О себе я ничего не могу сказать. Конечно, когда вы мне пятерку поставите, я буду очень счастлива, — сказала Нина, обращаясь к Константину Семеновичу.
— Обязательно поставлю, когда вы ее заслужите.
— Спасибо. Но все-таки я хочу сказать, что мама моя очень счастлива, потому что у нее хорошая семья, дети и отец... то есть муж. Вот когда я на нее смотрю, то вижу, в чем настоящее счастье женщины.
— По-нят-но! — раздельно и многозначительно пробасила Тамара.
— Все! — сказала Катя, поворачиваясь к учителю.
— Теперь ваше слово, Константин Семенович, — заметила Лида, и сейчас же вперебивку раздались голоса в разных концах класса:
— Теперь вы...
— Скажите свое мнение…
Девушки зашумели. Константин Семенович поднял руку и, когда все стихли, погрозил пальцем:
— Нет, девочки. Так мы не уславливались. Я бы охотно возразил некоторым из вас, но думаю, что вы и сами это сделаете. Свое мнение я скажу вам значительно позже. Почему? Потому, что еще слишком вас мало знаю. Отделываться общими фразами нельзя. Я бы, конечно, мог, сославшись на литературные примеры, подвести вас к какому-то среднему определению… Но не хочу. Решить вопрос о счастье человека должна каждая самостоятельно. Это должно стать убеждением каждой.
— А когда вы скажете? — спросила Лида Вершинина.
— Значительно позже. Когда увижу, что мои слова не пропадут впустую. Когда увижу, что вы в этом действительно нуждаетесь. А сейчас мы начнем второй круг. Спорьте, доказывайте, отстаивайте свои точки зрения, но без лучных выпадов. И не обижайтесь. Не бойтесь критики и шуток. Дружеские, честные возражения, пускай они сказаны в резкой форме, всегда принесут пользу. — Он вернулся на свое место к окну и оттуда прибавил: Не нападайте на Тихонову, а постарайтесь доказать ей, почему она неправа. Это не вина ее, а беда. Что касается мнения Беловой, то это вопрос особый. Хочу верить, что она сгоряча сказала то, чего и не думала. Пожалуйста, продолжайте!
— Ну, кто просит слова? — спросила Катя.
В ответ поднялось сразу несколько рук. Константин Семенович с чувством приятного удовлетворения смотрел на девушек. У всех глаза горели, все рвались говорить. Аня лихорадочно что-то записывала. Женя, подняв руку, переговаривалась с Лидой.
Катя, придерживаясь алфавита, дала слово Аксеновой. Дискуссия началась.
Учитель ждал, что основные возражения пойдут по вопросу «тряпичного счастья», как выразилась Таня, но ошибся. Никто из выступавших даже не вспомнил этого «оригинального мнения». Не возражали также и Беловой, но здесь была другая причина: ее взаимоотношения е коллективом. Большой спор разгорелся вокруг туманной формулировки Холоповой. «Какая-то идея?» Что значит какая-то? Многие резко критиковали Алексееву
Константин Семенович спохватился, когда на улице было темно. С общего согласия, дискуссию перенесли. Продолжая спорить, шумно отправились вниз. Когда Константин Семенович оделся и вышел из раздевалки, к нему подошла Лида. В руках она держала конверт.
— Константин Семенович, это письмо от папы, а на конверте я написала наш адрес и телефон, — сказала она, мило улыбаясь.
Константин Семенович вынул из незаклеенного конверта листок бумаги и прочел:
«Дорогой Константин Семенович!
Если Вы меня еще не забыли, то буду очень рад повидать Вас в воскресенье.
Приходите к девяти часам вечера.
Ваш С. Вершинин.
— Это, значит, завтра? — спросил он, прочитав приглашение.
— Да.
— Спасибо. Я приду: мне очень хочется встретиться с Сергеем Ивановичем
Отправляясь в гости к Вершининым, Константин Семенович не без удовольствия думал о предстоящей встрече со своим старым профессором. К тому же ему хотелось посмотреть на одну из своих учениц в домашней обстановке.
Дверь открыла Лида.
— Здравствуйте, Константин Семенович! Проходите, пожалуйста! Папа будет очень доволен! — радостно говорила она, помогая учителю раздеться.
— Здравствуйте, Лида! Надеюсь, вы позволите так называть вас дома?
— Ах, что вы, что вы! Прошу называть меня Лидия Сергеевна, — жеманно поджав губы, сказала она, но не выдержала и рассмеялась. — Как точно вы пришли! Слышите? Часы бьют девять... Я очень, очень рада... Идемте к папе!
Константин Семенович провел рукой по волосам, поправил перед большим зеркалом галстук и направился за Лидой.
Гостиная, через которую они проходили, была обставлена строго и со вкусом. Ничего лишнего. Старинная, красного дерева мебель, пианино, тяжелые шторы на окнах, александровских времен хрустальная люстра, несколько больших картин, три-четыре акварели. Пол натерт до блеска, и казалось, что стоит слегка толкнуть стол или кресло, как они покатятся, что санки на льду.
Сергей Иванович сидел в своем кабинете с книгой. Он встал и с протянутыми руками направился навстречу гостю.
— Вот уж, действительно, гора с горой не сходится... Ну-ка, ну-ка, во что превратился «длинноногий Костя»? — говорил он, крепко пожимая руку Константину Семеновичу. — Великолепно! Вполне зрелый мужчина...
— Я вас оставлю, папа, и пойду там «дирижировать», — сказала Лида.
— Присаживайтесь, Константин Семенович! Курите...
— Я не курю. Вы знаете, я бы с первого взгляда узнал вас, Сергей Иванович, если бы встретил на улице...
Время мало изменило знакомые черты ученого. Густая шевелюра темных вьющихся волос сильно молодила его, и определить возраст Вершинина было трудно.
Незначительная полнота сглаживала морщины и придавала невысокой фигуре академика крепкий, коренастый вид. «Все такой же кряжистый», — подумал Константин Семенович.