Семья Берг
Шрифт:
В следующий раз они уже пристроились к линии хора. Многие гимназисты уже были с ними знакомы, ничуть им не удивились, заулыбались, — и еврейские мальчики с гордостью почувствовали себя как бы причастными к гимназии.
Семья раввина Гинзбурга видела, что Шлома и Пинхас все больше отбиваются от рук. И однажды оба они решительно заявили:
— Мы хотим учиться в гимназии.
Для родителей это был новый шок:
— В гимназии? Вы хотите учиться в гимназии, с русскими мальчишками?
— Да, в гимназии, с русскими мальчишками.
Для еврейских семей это было несбыточной фантазией и неслыханной дерзостью. Но отцы обоих мальчишек уже и сами немного отходили от традиций, не всегда
Седобородый старец был раввин хасидского толка «хабат» [1] , одной из самых строгих сект, прозванной «любавической» по местечку Любавичи в Белоруссии, где она зародилась. Хасиды имеют только одну программу — строго придерживаться еврейских традиций. И вот теперь он жил в российской глубинке, окруженный «гоями», то есть неевреями, и видел, как его мир начинает рушиться все больше и больше. Вай, вай! — приходит конец многим еврейским традициям. Сам он не поддастся: он проводит все время в молитвах — молится по шесть раз в день, постоянно читает Талмуд и Тору, которую за всю жизнь выучил наизусть.
1
Хабад (прим. верстальщика).
Сыновья спросили:
Как мне быть с моим Шломой?
— Как мне быть с моим Пинхасом?
Дед-раввин долго молчал, бормотал что-то про себя, ничего прямо не отвечал. Про себя он думал, что все традиционные еврейские каноны рушатся, что нет никаких сил сдержать напор новых сил. Сыновья ждали его ответа. Он сказал:
— Что бы они ни делали, пусть всегда помнят: богатеет не тот, кто много зарабатывает, а тот, кто мало тратит, — и отмахнулся. Сыновья приняли это за знак согласия, а может быть — отчаяния.
Более состоятельная семья Шломы наскребла кое-какие деньги и отправила его на пароходе в Нижний Новгород, учиться в гимназии. Грустный Пинхас провожал брата:
— Шлом, ты пиши мне про тамошнюю жизнь: не увижу своими глазами, так хоть почитаю…
Шлома так и поступал: писал часто, описывал все, что видел, и Пинхас завидовал брату. Он все больше увлекался чтением, брал в библиотеке исторические романы на русском языке и постепенно отвыкал от чтения на идиш. Но ему приходилось много работать, сидеть в лавочке и торговать кошерными товарами и субботними свечками. Однажды он напрочь от этого отказался:
— Я пойду работать грузчиком на пристанях.
Новый шок для семьи:
— Ты хочешь работать с русскими, хочешь быть грузчиком, хочешь таскать грузы?
— Да, грузчиком, с русскими, таскать грузы. Так я больше заработаю.
Что верно, то верно — еврейская лавочка дохода не приносила.
За навигационный сезон через Рыбинск проходило около двух тысяч судов и барж с разными грузами. Десятки тысяч грузчиков переносили грузы с барж на берег и обратно. Это давало приличный заработок.
Долговязый и худой блондин Пинхас, с широким лицом и коротким носом, не выглядел как типичный еврей. Он подобрал где-то на улице драный картуз, нахлобучил его на голову вместо ермолки-кипы и пришел к старшине одной из артелей грузчиков. Тот посмотрел на его широкие плечи и спросил:
— Вот оно что, работать хочешь. Что ж… Тебя как величать-то? — типичное оканье выдавало его волжские корни.
Не называть же ему свое настоящее еврейское имя: не примет на работу, да еще, может, обзовет.
— Павел, — неожиданно нашелся Пинхас.
— Ага,
Пинхас быстро соображал: если спросит фамилию, что соврать? Но тот спросил другое:
— А в бога-то веруешь?
Это еще больше озадачило его: в которого бога? Но бог-то, он ведь все равно один для всех. Была не была:
— Родители веруют, а я — так себе.
— Ага, все-таки, значит, крещеный. Ну, иди, иди в артель, работай.
Поскольку подъемных кранов и лебедок почти совсем не было, все грузы перетаскивали на себе грузчики, народ бывалый и закаленный. Они носили на спине закрепленную на плечах клиновидную деревянную подпорку для установки груза. И Павлу нацепили через плечи широкие ременные захваты с опорой, скрепленные на груди и сзади. Он пригнулся, два мужика установили на опору мешок с пятьюдесятью килограммами муки. Новоиспеченный грузчик Павел, который сам весил ненамного больше, осел под его тяжестью, крякнул, собрал все свои силы и выпрямился. Слегка покачиваясь, пошел он в общей цепочке грузчиков по узким шатающимся сходням — вверх на баржу. Только бы не свалиться в воду!
Так проработал он три года. Крепкий не по летам под влиянием физической нагрузки и свежего волжского воздуха Павел еще больше вытянулся, мышцы его окрепли. Он привык к тяжелому труду и сдружился с грузчиками, а те считали его своим. От них он перенял все привычки русских работяг, усвоил их крепкий лексикон и заменил им свой еврейский акцент. Никто никогда не признавал в нем еврея.
Когда старшина кричал «Шабаш, кончай работать!», Павел утирал пот со лба и прямо на берегу садился со всей артелью «пошабашить» — поесть. Обычной едой была большая ароматная круглая краюха свежеиспеченного черного хлеба. Старшина, прижимая краюху к груди, нарезал ее большим ножом на длинные толстые ломти. Каждый получал свой ломоть и посыпал его щепоткой крупной желто-серой соли. Соль была ценным продуктом, на пристанях ее выставляли прямо в солонках, на которых красовалась надпись: «Пальцами и яйцами в солонку не тыкать». Но для грузчиков яйца были редким лакомством.
В приправу к посоленному хлебу шли сочные помидоры и крепкие огурцы с грядки, да сушеная вобла, таранка, которая всегда штабелями лежала возле пристани, прикрытая брезентом.
Иногда артель грузила бочонки с осетровой икрой. Тогда, по договоренности, кто-нибудь один ронял бочонок, как бы случайно: разбитый бочонок должен был достаться всей артели. Тогда старшина, нарезав ломти хлеба, накладывал на конец каждого ломтя две-три деревянные ложки икры. Кусать ломти начинали с противоположного от икры конца, а когда доходили до икры, перекладывали ее на следующий ломоть. Опять ели с другого конца и только в конце второго-третьего ломтя смачно жевали с самой икрой. Называли этот процесс — «жрать вприглядку». Павел ел с волчьим аппетитом и, ухмыляясь в душе, вспоминал, как совсем еще недавно он должен был есть только кошерную пищу.
По субботам хозяин платил артельщикам и «ставил» им мутноватую, но крепкую водку в громадной бутылке-«четверти». Пили из граненых стаканов и оловянных кружек, заедая воблой и хлебом. Захмелев после двух-трех стаканов, пели протяжные и грустные народные песни: чаще всего затягивали «Эй, ухнем», а потом — «Вниз по матушке по Волге» и «Из-за острова на стрежень». Научился с ними петь и Павел: у него был приятный баритон, и его голос выделялся из хора. Некоторые ребята напивались «до положения риз» — на ногах не стояли, блевали, валились прямо на землю, и мощный храп раздавался далеко вокруг. Те, кто еще стоял на ногах, в сумерках, шатаясь, отправлялись «по бабам». Проститутки вились тут же, пристраивались к пьяным, хихикали и кокетливо задирали подолы юбок. Павла ребята тоже звали с собой: