Семья Берг
Шрифт:
Хотя инициатива в любви принадлежит мужчинам, но выбор все-таки делают женщины. Мария часто думала, где и как это будет. У нее дома не было возможности остаться вдвоем, а у Павла была комната в общежитии, но он стеснялся предлагать ей прийти к нему. Он обожал ее и боялся, что она обидится. Мужская инициатива… Вот этой ожидаемой ею инициативы он никак и не проявлял. Немного стесняясь, опустив глаза, она спросила:
— Вам никогда не хочется поцеловать меня?
Он даже застонал:
— Ой, как хочется!
— Павел, знаете… — она не договорила, замолчала, потом вдруг выпалила: — Павел, дело в том… Почему же вы меня
— Я… я боюсь обидеть вас.
— Вы же русский богатырь, — и сама к нему придвинулась.
И от этого поцелуя у богатыря, воина-рубаки, у историка, который с легкостью разбирался в тайных пружинах времени, закружилась голова, как случается только раз в жизни, в шестнадцать лет. У Марии тоже голова пошла кругом. В этом первом поцелуе слилось желание близости, тлевшее в них обоих, оно налетело, как шквал. И он впервые вдруг решился, взял ее за руку и повел к себе. Мария не только не отказывалась, она охотно шла за ним, шла к нему, шла, чтобы отдаться, сделаться «его женщиной». Они стремительно прошли мимо знакомой пожилой гардеробщицы, которой Павел когда-то подарил цветы. Женщина проводила их глазами, поняла и вздохнула про себя — мир вам да любовь.
Едва закрыв дверь, он с жаром прижался к ней, Мария затрепетала всем телом и упала на кровать, притянув его к себе. Закрыв глаза, тяжело дыша, она поддавалась всем его движениям, помогала раздевающим ее рукам. И вдруг почувствовала — он проникал в нее. Медленно, нежно, бережно, сладко. Вот оно и произошло… Не было ни боли, ни страха — было только наслаждение от близости. И она шепнула ему в ухо:
— Ой, как хорошо…
И потом это длилось — долго и сладостно. А когда закончилось, иссякло, то все в ней как будто растворилось и она провалилась в короткий глубокий сон. Вдруг проснувшись, она смутилась от того, что лежит с ним рядом совсем раздетая, а он гладит ее всю, по щекам, по животу, по бедрам, и целует ее груди. Она шепнула:
— Не смотри на меня так, я стесняюсь.
А он все продолжал гладить и повторял:
— Маша, Машуня, моя Маша… Ты теперь навеки моя…
Но все-таки ей надо было вставать, одеваться и идти домой. Он спросил:
— Куда ты собралась?
— Пора идти, надо домой.
Он удивился:
— Домой? Я тебя не отпущу. Твой дом теперь здесь, со мной. Ты теперь всегда будешь со мной, — он сжал ее в сильных руках, прижался и опять стал проникать в нее, страстно и нежно. На этот раз она стеснялась меньше, обняла его руками и ногами и застонала от наслаждения.
Так Павел и Мария стали мужем и женой, даже не вполне осознав это. Когда они вместе выходили утром из общежития, гардеробщица улыбнулась им и сказала:
— Поздравляю вас, желаю вам счастья. Совет да любовь!
Это было первое поздравление. В тот же день он опять принес женщине цветы. Она удивилась:
— Это мне? Спасибо, но у вас теперь есть жена, все цветы дарите ей.
— Я куплю ей много цветов, а это вам. Вы были первая, кто нас поздравил.
Мария хотела познакомить Павла с матерью:
— Только не испугайся нашего «гадюшника».
Павел купил для будущей тещи в магазине Торгсина («торговля с иностранцами») подарок — красивую французскую скатерть, для младшей сестры Марии — яркую кофточку, и принес бутылку вина. Мария вела его темными коридорами покосившегося двухэтажного строения, которому было больше ста лет. В этом здании в пушкинские
В большой полутемной комнате стояла ветхая сборная мебель разных стилей. Их встретили мать Марии — еще не поблекшая, хотя уже немолодая женщина, и вторая дочка — большеглазый птенец. Мария смущенно сказала:
— Мама, знаешь… я хочу тебя познакомить. Это Павел, Павел Берг. Дело в том, мама, что… он мой муж.
На другой день Павел перевез ее вещи к себе. Они не говорили об официальной женитьбе, просто знали, что любят друг друга, и этого им было достаточно — обоих поглотила страсть. Если вначале они все-таки стеснялись друг друга и у Марии совсем не было любовного опыта, то с каждой ночью она все охотней и горячее поддавалась его желаниям.
Павел прочитал ей стихотворение Пушкина, обращенное к жене:
Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змией, Порывом пылких ласк и язвою лобзаний Она торопит миг последних содроганий! О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда, склонялся на долгие моленья, Ты предаешься мне, нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлешь ничему И оживляешься потом все боле, боле — И делишь наконец мой пламень поневоле!Он ласкал ее, она отвечала ему, а он все время думал, что для семейной жизни нужно настоящее семейное гнездо, а не бедная комната в общежитии. Свадьбы у них никакой не было. Им и не хотелось делить свое счастье с шумным сборищем людей. К чему принародно целоваться под пьяные крики «горько-горько!»? Куда лучше целоваться и держать друг друга в объятиях, когда они только вдвоем.
Вскоре Семен Гинзбург вернулся из Магнитогорска. Через несколько дней Павел привел Марию в дом к Семену и Августе:
— Познакомьтесь, вот моя жена Мария, Маша. Та самая «Неизвестная», красавица, которую я впервые увидел на портрете в Третьяковской галерее.
Маша смущенно потупилась, но Семен и Августа приняли ее сердечно и просто.
— Маша! Какое красивое имя! — воскликнул Семен.
Августа добавила:
— У Маши не только имя красивое, она сама красивая.
Мария зарделась:
— Спасибо. А мне Павел хвалил вашу красоту.
Они тут же сели за стол, и Семен воскликнул:
— Первым делом нам с Машей надо перейти на «ты». Вот именно.