Семья для Феликса
Шрифт:
Шли годы, и я все больше и больше убеждался в своей правоте: слабый волшебник не смог бы остаться в живых после Авады, несмотря на жертву матери. Уже тогда было ясно, что отродье Джеймса - потенциально сильный маг. Первые выбросы стихийки начались у Поттера, как и у любого другого одаренного волшебника, очень рано. Уже через год у семейства не хватавших звезд с неба обывателей-опекунов, наступили черные времена.
Паршивец, характером весь в папашу, с возрастом постепенно начал осознавать свою власть над маглами. Ладно бы характер! Подозреваю, что мозги он получил от матери, поскольку сам Джеймс никогда
Я, как мог, пытался надавить на директора. Продолжал попытки доказать необходимость изъять избалованного вседозволенностью малолетнего хулигана у не справлявшихся с ним опекунов.
Петунья сделала все, чтобы обезопасить свою семью: потакала ему во всем, выделила ему лучшую комнату в доме. Я своими глазами видел горы всевозможных игрушек, которые покупались ему по первому требованию. За любовь и заботу паршивец платил черной неблагодарностью, терроризируя семью, постоянно пугая и обижая единственного сына опекунов.
Я несколько раз проводил воспитательные беседы с Поттером, не имевшие, естественно, никакого успеха. Смешно вспомнить, чихать он на них хотел! Когда в очередной раз он спрятался от меня в чулане, я подошел к дверце и громко пообещал ему, что лично займусь его воспитанием, если он доведет опекунов до крайних мер.
Сегодня терпению Дурслей пришел конец: Поттер избил их ребенка шлангом для поливки газона. Наконечник разбил бедному малышу голову, пришлось везти в больницу зашивать рану. Петунья, без сомнения, сама виновата в том, что вырастила сыночка столь рыхлым и неуклюжим, не способным увернуться от нападения мерзкого братца. Я ее не оправдываю, но рана на голове - это уже чересчур!
Дамблдор вызвал меня неожиданно, я не успел никого предупредить, как оказался в доме опекунов в вихре истерики, обвинений, угроз. Муж Петуньи давно уже требовал увеличить сумму на содержание паршивца. А сегодня он заявил, что никаких денег ему и даром не надо, и вышвырнул мерзавца из дома. Я его прекрасно понимаю.
Прости, что оставил эту ходячую катастрофу на тебя. Времени предупредить не было. Я еле успел наложить на него чары, чтобы скрыть шрам и не волновать тебя, нужно было спешить. Пока дождался окончания министерского тестирования, думал, рехнусь от беспокойства. Ну, вот, собственно, и вся история.
Сейчас сдам паршивца Дамблдору. Директор, правда, неоднократно высказывал весьма настойчивые пожелания, чтобы я принял самое непосредственное участие в его судьбе, если ситуация все-таки выйдет из-под контроля. Я тоже не раз задумывался на эту тему: Грюм уже немолод, а мелкому избалованному паршивцу нужна твердая рука и в прямом, и переносном смысле.
Я повел себя, как трус, откладывая разговор с тобой. Надеялся, что у нас еще есть время. Но твоя реакция на него меня испугала: мерзавец унаследовал от папаши не только наглость, но и умение молниеносно втираться в доверие. Он провел с тобой менее двух часов, а ты уже попала под его влияние и смотришь на меня, как на врага. Я увидел в твоем взгляде те же отвращение и враждебность, которые стал замечать у Лили, после того, как она связала свою жизнь с отцом Гарри. Я склонен думать, что так проявляется одна из сторон их магического дарования. Джеймс обладал потрясающим умением нравиться людям. Они мгновенно попадали под его обаяние: и девушки, и все остальные - от обожавших его однокурсников до учителей.
Для меня эта его власть над людьми всегда оставалась загадкой. Я неоднократно наблюдал странные сцены. Так, например, обиженный малыш, у которого этот здоровенный балбес выхватил из посылки сладости, через несколько секунд уже вовсю улыбался, гордясь тем, что сам "его величество ловец всея Хогвартса" обратил на него внимание. Джеймс очаровательно хамил чуть ли не всем без исключения учителям, заставляя их плясать под его дудку, но умудрялся не поссориться ни с кем. Полезнейшее умение, точнее, дар! Выйти сухим из воды? Для Джеймса? Да нет ничего проще! Сукин сын, и сыночек в него!
Северус умолк, наконец-то выговорившись. Раскашлялся, перетрудив долгим рассказом горло. Вновь призвал гадкое зелье. Поморщился, решая: пить или обойдется. Но тут же вновь закашлялся и резким движением открыл флакон.
Я сидела не шелохнувшись. Муж редко позволял себе подобные монологи. Это всегда означало одно: он взбешен до крайности, но еще не принял окончательного решения. И, как ни странно, мой слабый неуверенный голос мог стать решающим. И иногда, крайне редко, так и происходило.
Но теперь мне требовалось подумать. Хорошенько подумать.
Северус завершил свой необходимый ритуал принятия зелья, продышался. Его побледневшие от гнева скулы окрасил слабый румянец. Опять ночью будет кашлять и потеть. Ему крайне вредно совмещать преподавательскую деятельность с вдыханием едких паров от бесконечной варки зелий. Горло не успевает восстанавливаться. Мадам Помфри уже не раз гоняла его на консультацию к лору-колдомедику. Тот был категоричен: "Или - или, иначе...". Дальше следовало перечисление страшных кар в будущем. Северус относился к ним равнодушно. В отличие от меня.
В последний год мы зачастили на консультации к колдомедикам. И он, и я тоже. И причиной был не только ларингит. В неутешительных прогнозах врачей и крылся источник моих горьких раздумий. Самого Северуса, похоже, эта проблема тоже не особо волновала. Он, насколько я могла понять, вообще не хотел детей. И их у меня, похоже, не будет никогда.
Вот такая насмешка злой судьбы: всю жизнь воспитывать чужих. И выяснить, что своих, скорее всего, не будет. Не могу сказать, что вердикт врачей столь сильно меня расстроил. Я не собиралась рыдать по этому поводу...
А, черт! Кому я вру? Себе?
Расстроил, и еще как! Я рыдала в подушку после каждой неудачной попытки выяснить, что же со мной не так. Но, видя спокойную реакцию мужа, я делала все возможное, чтобы он и не подозревал, как мне тяжело. Вот так. Собственно, так и появилась вторая спальня: слишком тяжело было притворяться. Я заявляла Северусу, что вымоталась, устала, злая, не стоит меня сейчас трогать. И шла к себе. Поплакать, запить горе успокаивающим зельем. Наутро протереть лицо другим, скрывая следы слез от мужа. Зачем портить жизнь нам обоим, если я не могу, а ему и не надо? Детей, в смысле.