Семья Мускат
Шрифт:
— Да. Последователи рабби Нахмана.
— Имей в виду, — заметил Менаше-Довид, — мой ребе известен на весь мир. Послушайся моего совета — пойдем со мной помолимся. Или, знаешь что, давай потанцуем.
— Ты свихнулся, что ли?! — закричала Дина. — Он подумает, что ты обезумел.
— Кто знает, что такое безумие? Человек не должен печалиться. Грустить — значит быть идолопоклонником.
Менаше-Довид поднес к губам большой и указательный пальцы. Потом поднял ногу и начал раскачиваться из стороны в сторону. Дина с трудом выпихнула его в молельный дом.
Финкл не знала, смеяться ей или плакать.
— Господи, неужели дождалась! — бормотала она. — Слава Всевышнему!
— Не плачь, мама, — взмолилась Дина. — Сегодня
— Да, знаю. Я от радости плачу.
— Дети, я вам подарки привез, — сказал Аса-Гешл. — И тебе, Дина, тоже.
— Потом. После Шабеса.
Маленькая Тамар в недоумении сунула палец в рот, держась за юбку матери. Рахмиэл подбежал к кухонному столу и достал из ящика ложку. Новорожденный, который все это время смотрел перед собой по-младенчески широко раскрытыми глазами, встряхнул своей большой головой и заплакал. Дина принялась его утешать:
— Ш-ш. Твой дядя пирожок тебе принес. Вкусный-превкусный.
— Он проголодался. Дай ему грудь, — сказала Финкл.
Дина села на край железной кровати, стоявшей рядом с покрытой чехлом швейной машинкой, и стала расстегивать пуговицы на блузке. Финкл взяла Асу-Гешла за руку:
— Пойдем в другую комнату. Дай я посмотрю на тебя.
Она отвела его в гостиную и закрыла за собой дверь. Маленькая, сморщенная, она смотрелась рядом с сыном, точно карлица рядом с великаном. Ей хотелось сплюнуть, чтобы отвести от сына дурной глаз, но она сдержалась. Слезы бежали по ее сморщенным щекам.
— Почему ты так поздно? Даже перед соседями неудобно.
— Поезд только что пришел, — соврал Аса-Гешл.
— Ну, садись, дитя мое. Сюда, на диван. Видишь, мать-то твоя — старуха.
— По мне, ты по-прежнему молода.
— Состарилась от забот и волнений. Ты себе не представляешь, что здесь творилось. Чудо, что мы выжили. Но все это в прошлом, и теперь ты здесь. Да благословенно будет имя, назвать которое я не смею.
Она извлекла из складок платья носовой платок и высморкалась. Аса-Гешл осмотрелся. Обои на стенах облезли, двойные окна, несмотря на лето, были плотно закрыты. Стоял кислый запах мыла, соды и пеленок.
Финкл раскрыла старый молитвенник, потом снова закрыла.
— Сынок, сынок! Сегодня Шабес, а еще и ты приехал. Радость моя безгранична. Не дай Бог мне причинить тебе боль — и все же молчать я не могу.
— Что я плохого сделал?
— Не сделал, а делаешь. У тебя жена и ребенок. Ехать надо было к ним, а не сюда. Господи, ты ведь еще ни разу не видел собственного сына. Она у тебя настоящее сокровище, умница, пусть дурной глаз…
— Мама, ты же знаешь, между нами все кончено.
— Она еще тебе жена… — Финкл замолчала. Она сложила перед собой руки и неодобрительно покачала головой. — Что ты против нее имеешь? Она тебя любит, предана тебе. И потом, прости Господи, она так из-за тебя настрадалась. Знал бы ты, сколько она всего для нас в эти трудные годы сделала, — понял бы, как ты к ней несправедлив.
— Мама, я ее не люблю.
— А ребенок… Ребенок-то чем виноват?
Финкл снова раскрыла молитвенник, и ее губы зашевелились в молчаливой молитве. Подошла к восточной стене и стала качаться и кланяться. Свечи шипели и потрескивали, по бокам распускались сальные лепестки.
Помолившись, Финкл отошла от стены на три шага.
— Аса-Гешл, — сказала она, — раз ты здесь, я бы хотела, чтобы и ты тоже прочел «Встречу Субботы». Хуже не будет.
И она принесла ему молитвенник, тот самый, который достался ей от свекрови, бабушки Асы-Гешла, правоверной Тамар.
По пятницам Фишл имел обыкновение закрывать магазин около полудня. Он шел в баню, а оттуда в Бялодревнский молельный дом, где оставался до начала Шабеса. Времена были тяжелые, цены на бирже скакали, и помощник Фишла Аншел часто приходил к нему в молельный дом с вопросом — покупать или продавать. Фишл что-то бормотал себе под нос, делал какие-то неопределенные движения и отворачивался. Аншел, несмотря на это, всегда точно знал, что надо делать. После вечерней молитвы Фишл шел домой, и Аншел, как правило, его сопровождал. Пожилая служанка, дальняя родственница Фишла, кормила обоих праздничным субботним ужином. Аншел, низкорослый, смуглый с близко посаженными глазами и бородой во все лицо, овдовел уже много лет назад. Фишл считался разведенным — его жена в Варшаве бывала редко. Они читали молитвы, после чего, сидя за ужином, говорили на темы, связанные с хасидизмом. В Бялодревнском молельном доме холостяки отпускали шуточки в адрес Фишла, женщины же удивлялись, сколько можно терпеть, и не пора ли ему поставить в этой истории точку. Он бы, вне всяких сомнений, нашел себе превосходную жену, если б захотел. И даже бялодревнский ребе не раз давал понять, что он от поведения Фишла не в восторге.
В эту пятницу, когда Фишл и Аншел вернулись после вечерней молитвы домой, служанка встретила их в коридоре и объявила, что Адаса в Варшаве. Аншел застыл на пороге. Фишл же сначала смутился, однако затем пришел в себя и, схватив Аншела за локоть, принялся кричать:
— Идиот, куда ты бежишь?! Еды на всех хватит.
В столовой Фишл и Аншел, увидав Адасу, в один голос пробормотали: «Доброй тебе субботы», после чего начали ходить по комнате взад-вперед, встречаясь и расходясь. По традиции, они таким образом приветствовали добрых ангелов, что сопровождают каждого еврея по пути на Шабес, пели хвалебные гимны про жену чистую и непорочную из Притч Соломоновых. Фишл сел во главе стола, Аншел — справа от него, а Адаса чуть поодаль, слева. Фишл благословил вино и протянул кубок Адасе, чтобы та из него отпила. Он поломал субботнюю халу и дал ломтик жене. После рыбы оба запели субботние песни. Фишл налил Аншелу и себе немного коньяку.
— За здоровье!
— За здоровье, благополучие и мир!
— А ты не выпьешь? — За весь вечер Фишл обратился к жене впервые.
Адаса покачала головой.
Когда ужин и ритуальные благословения подошли к концу, Аншел ушел. Адаса сразу же скрылась у себя в комнате. Фишл некоторое время походил, кусая губы, по комнате, а затем остановился у окна. Небо было усеяно звездами. Погруженный во тьму двор завален был бочками и мешками — его, Фишла, товаром. Фишл раскрыл книжный шкаф и извлек оттуда том Зогара, полистал его и стал читать. В книге говорилось, что имеется четыре вида душ, соответствующих четырем мирам, которые испускал из Себя Господь. Обычно Фишл и Аншел засиживались в пятницу допоздна — вспоминали мудрые изречения раввина, обсуждали политику Агуды, религиозной партии, обменивались замечаниями содержания и более прозаического. Сегодня же Фишл решительно не понимал, куда себя девать. «Почему она вернулась домой? — задавался он одним и тем же вопросом. — Это не в ее обыкновении. Может быть, она осознала, что ступила на ложный путь?» Он решил, что простит ей все. «Я вспоминаю о дружестве юности твоей…» [13] — процитировал он. Не может же человек всю жизнь прожить в строгом соответствии с законом.
13
Иер. 2, 2.
Он раскрыл том Мидраша и присел к столу. На Шабес никогда не зажигали газовую лампу, вместо нее горели две свечи и масляный светильник. Пожелтевшие страницы были измяты и закапаны свечным салом. Изредка Фишлу попадался приставший к странице волосок, выдернутый из бороды его деда. «Уж он-то всю жизнь витал в высших сферах, — думал он. — Кто знает, какой высоты он достиг?»
В это время дверь открылась, вошла Адаса. Прежде она никогда не садилась за стол без платка на голове. Сегодня же голова ее была непокрыта, волосы зачесаны назад. Фишлу показалось, что она необычайно помолодела.