Семья Мускат
Шрифт:
— Что ты тут болтаешь про воровство? — сказала, подходя, Лея. — Познакомил бы лучше со своими детьми.
— Это моя жена, — сказал, помолчав, Копл. — Когда-то ее отец был моим хозяином. Сначала я украл у него деньги из сейфа, а следом — и дочь.
Лея отшатнулась:
— Ты что, спятил? Что ты несешь?
— Чистая правда. Однажды твой отец — да покоится он с миром — сказал мне: «Скажи, Копл, ты веришь в загробный мир?» — «Когда попаду туда, — отвечаю, — дам вам знать». Умный был старик, ничего не скажешь. Он знал, что я его обворовываю, — но разве ж я был один такой? У него тогда все, кому не лень, воровали.
— Постыдился бы, Копл, — накинулась на него Лея. — Не успел приехать, а уже дурака валяешь. — Говорила она по-английски.
— Будет тебе, — рявкнул Копл. — Говорю же, это чистая правда.
Поезд
Глядя на польских моряков, Копл заметил:
— Нет, вы на них посмотрите! Ряженые — как на Пурим.
— Копл, будь добр, держи язык за зубами! — зашипела на мужа Лея.
— Плевать я на них хотел!
Все думали, что Аарон едет вторым классом; оказалось, что третьим. Лея с трудом его узнала: худой, борода всклокочена, лапсердак измят, на голове бархатная шляпа с широкими полями. До Леи доходили слухи, что Аарон занимается сельским хозяйством, но, глядя на него, она никогда бы не догадалась, что ее сын — земледелец. В отличие от всех приехавших из Палестины, он даже не загорел. Хасиды тут же окружили его плотным кольцом.
Лея колебалась — обнять сына или нет. Потом бросилась в окружившую его толпу. Она слышала, как Аарон сказал:
— Мама! Это ты?
— Да, это я! — Она осеклась.
— Аарон, Аарон! Это я, Злателе!
— Злателе! Слава Богу!
— Вам он, может, и сын, а нам — ребе, — заметил Аншел. — Раввин будет жить у меня, на Багно. Пора идти. Уже поздно.
— Так скоро? Ну, ничего, я к нему приду.
В сопровождении хасидов Аарон вышел на улицу. Лея долго смотрела им вслед: шли хасиды вразвалочку, шаркая и натыкаясь друг на друга. Две трети своей жизни она прожила здесь, в Варшаве, потом приезжала на некоторое время — и Польшу вроде бы помнила. И все же, глядя, как эти хасиды со странными, малоаппетитными ужимками и гримасами уводят ее сына, она вдруг осознала, что многое забыла. Она стала искать глазами Машу. Какие же разные у нее дети: один ребе, другая вероотступница, третья преподает в колледже, четвертый юрист на Уолл-стрит! Она вдруг вспомнила, что на могиле Мойше-Габриэля до сих пор нет надгробия. И тут, пока она стояла на шумном, оживленном, залитом ярким светом перроне, среди поездов, паровозов, железнодорожных путей, среди куда-то спешащих пассажиров, она вдруг ясно поняла то, что давно уже чувствовала: жить ей осталось недолго, от силы несколько лет. В Бруклине, на кладбище, ее уже поджидал участок, который Копл приобрел у Варшавского похоронного общества. А раз так, зачем принимать все близко к сердцу? К чему мучить Лотти? Какой смысл ездить в такую даль? Она так задумалась, что не заметила, как Копл обнимает свою дочь Шошу и ее мужа.
К ней подошел Пиня:
— Чего мы ждем? Уже поздно. Все дрожки разъедутся.
— Одну секунду. Сейчас, только к ним подойду.
За время жизни в Палестине Шоша необычайно похорошела. Лея не могла на нее насмотреться. Девушка немного пополнела, но хорошую фигуру сохранила. На ее загорелом лице глаза стали светлее. Она целовала всех подряд — отца, Монека, Иппе, свою золовку. Вынула из сумочки носовой платок и приложила его к глазам. Все остальные, при мысли о бедной Тобйеле, умершей
Все направились к выходу. Контролер собрал перронные билеты и так пристально посмотрел на каждого, будто хотел запомнить на всю жизнь. Монек забрал багаж из камеры хранения. Еще из Парижа Копл послал телеграмму в отель «Бристоль», где забронировал три номера — один для себя и Леи, второй для Шоши и Шимона и третий для Лотти. Выйдя из здания вокзала, они, впятером, сели в такси. Монек остановил дрожки, Иппе — тоже. Мускаты же отправились по домам кто пешком, кто на трамвае. С этими американцами всегда так, рассуждали они; их всегда окружают толпы людей — слова не вставишь. Да, надеяться на них стоит вряд ли. Даже если Лея и захочет увезти их с собой в Америку, это еще вовсе не значит, что у нее получится. Дочери Йоэла не скрывали своего возмущения. Американская тетушка даже на них не взглянула. Стефа шла с Дошей, младшей дочерью Пини. Разговор зашел об Адасе.
— Правильно сделала, что не приехала, — заметила Стефа. — Цирк какой-то!
— А ты на что рассчитывала? Всех расцеловать за десять минут невозможно.
— Этот Копл — хитрая лиса.
— Говорят, он не в себе.
— Удивительно еще, что им хватило смелости приехать в Польшу. Все ведь только о войне и говорят.
— Гражданам Соединенных Штатов ничего не грозит.
— Возможно, ты сочтешь меня сумасшедшей, но мне, поверь, хочется, чтобы все уже поскорей началось, — заметила, помолчав, Стефа.
Доша не поверила своим ушам.
— Стефа, да ты из ума выжила! — воскликнула она, застыв на месте.
— Нет ничего хуже ожидания. По крайней мере, если тебя убьют, ты отправишься на тот свет и сможешь над ними посмеяться.
— Ах, Стефа, что за вздор ты несешь! Мне-то бояться нечего. Я одна на свете. Но ты… у тебя же ребенок.
— На прошлой неделе его избили… я уж думала, череп проломили.
— Господи! Где? Как? Почему ты ничего не сказала?
— Напали на него, как стая шакалов. Шестеро против одного. «Отправляйся в свою Палестину!» — кричат. Он шел на собрание, в форме. Он ведь у меня член «Трумпельдора».
— Да, эти отбросы всплыли на поверхность, — вздохнув, сказала Доша. — Власть у них. Один Бог знает, чем все это кончится.
Глава шестая
Бялодревнские хасиды сняли помещение пекарни на Крохмальной, чтобы испечь мацу в строгом соответствии с ритуалом. Всю работу взяли на себя ребе Аарон и другие. Они наполнили водой новое, ни разу не использованное ведро и оставили его на ночь. Хасиды сами скребли полы, чистили скалки, печную лопату и доски, на которых резали и раскатывали тесто. Они не скручивали лист мацы, а кидали его в печь на старый манер, при помощи пекарной скалки. Аншел, в доме которого жил раввин, закладывал лепешки в печь. Фишл резал тесто. Пиня и остальные месили тесто, раскатывали его и поливали водой. А набожные хасиды все это время распевали псалмы.
Все делалось согласно ритуалу. Ребе сам внимательно следил за тем, как жена Аншела растапливает на кухне печь. Чтобы решетка раскалилась докрасна, они насыпали на нее тлеющий уголь, а сверху — песок. Мужчины ели только одну мацу; женщинам же и детям разрешались и другие пасхальные лакомства: клецки из мацы, блинчики, запеканка — тоже из мацы. Вот почему следовало запастись двумя полными комплектами кухонной посуды. Пиня хотел, чтобы Аарон провел постные дни у него, но ребе дал ему понять, что его это совершенно не устраивает. Дочерей Пини пасхальный ритуал интересовал мало, да и супруге Пини Аарон не доверял тоже: родом она была из Курляндии, где были совсем другие обычаи. Решили поэтому, что пасхальный седер Аарон справит у Аншела. Пиня же пригласил на седер первой пасхальной ночи всех Мускатов, а также Копла с детьми. Все расходы взяла на себя Лея. Она послала длинную телеграмму Адасе в Шрудборов и связалась с Асой-Гешлом в Варшаве. Ей хотелось, чтобы они пришли тоже.