Семья Мускат
Шрифт:
Хасиды беседовали, курили, пили коньяк. Посреди ужина Фишл и Аншел, его помощник, вставали из-за стола и уединялись в соседней комнате. С окончанием Шабеса и началом новой недели начинал звонить телефон. У Фишла были обширные деловые связи. Не разведись он с Адасой, останься зятем Мускатов — и он бы занял в семье место старика Мешулама. Но Адаса променяла его на неверующего. Кто-то из женщин обмолвился, что Адаса поклялась никогда больше не возвращаться в Варшаву. Жила она не в самом Отвоцке, а в деревне Шрудборов, в лесу. Ее муж ушел к другой женщине. Ходили слухи, что Фишл не забыл ее до сих пор. А впрочем, кто его знает?
После ужина Пиня возвращался
Пиня прибавил шагу. Возле Шлиской начинался гойский район, и еврей не мог чувствовать себя здесь в безопасности. Польские нацисты из Нары имели обыкновение ходить с резиновыми дубинками и бить ими евреев по голове. Ходить же через Саксонский сад значило и вовсе рисковать жизнью. Одному из его внуков, сыну его старшей дочери, приходилось на лекциях в университете стоять, потому что гои не давали еврею сесть или же требовали, чтобы евреи сидели в «гетто», на специальных скамьях, отдельно от остальных. И эти идиоты еще настаивают на своем праве сидеть рядом с врагами Израиля!
Пиня почесал свою седую бороду. Ах, что случилось с Польшей! Со всем миром! Бандит на бандите!
Когда дворник открыл ворота, Пиня успокоился. Здесь, у себя во дворе, он, Пиня, был хозяином. Здесь его никто не посмеет тронуть. Соседи, пожилые гои, по-прежнему приветствовали его почтительным «Добрый день». Дверь ему открыла Хана, его жена. В первые годы брака они постоянно ссорились, однако теперь, в старости, Хана ждала его по вечерам и не ложилась спать, пока он не возвращался домой. Когда Пиня куда-нибудь уходил, она не находила себе места — боялась, как бы его не избили хулиганы. Она же прекрасно знала — убить мужа ничего не стоит. Кроме того, он все время был ей нужен — с кем еще было поговорить о дочерях и внуках? Пиня сел за стол; Хана заварила чай.
— Ну, что у Фишла? — спросила она.
— Всем бы порядочным евреям так жить!
— Банк закрывается. Все себе забирает правительство.
— Мазлтов. Доша, значит, останется без работы. Чудесно. Безработная, да еще старая дева. Какой позор!
— Ты сам во всем виноват.
Пиня вспыхнул:
— Опять ты за свое! Послушай. Я старый человек. Бегать за юбками у меня уже нет сил. Но если ты и впредь будешь распускать свой остренький язычок, обещаю тебе, я встану и уйду. Продам дом за бесценок. Переносить твое безумие я не собираюсь.
— Ой, ой, какие мы обидчивые! А что я такого сказала? Приличный отец заботится о том, чтобы его дочь не засиделась в девках до седой косы.
— А приличная мать, к твоему сведению, воспитывает приличных еврейских дочерей, а не шикс, — огрызнулся Пиня. — Это ты таскала ее по этим современным школам. Ты! Носишься с новомодными идеями. Литовская свинья!
Хана тряхнула головой в парике.
— Ступай спать, — сказала она. — Совсем из ума выжил.
Перед сном Пиня обязательно читал молитву. Он мерил шагами комнату, что-то бубнил себе под нос и терялся в мрачных мыслях. Что им надо, этим женщинам? Все зло от них — а виноваты, видите ли, мужчины.
Будь он попроще, схватил бы палку и проломил ей череп. Но нет, на такое он не способен. Он должен терпеть и молчать. Как знать, может, это ему наказание за грехи? И он громко, чеканя каждое слово, проговорил:
«По правую руку от меня архангел Михаил. По левую руку от меня Гавриил. Передо мной Уриил. За мной Рафаил. А над головой у меня божественное присутствие Господа Всемогущего. В Твою длань, Всевышний, вверяю я дух свой. Ты освободил меня, о, Господь Бог истинный…»
Глава вторая
Когда Адаса продала свою варшавскую квартиру и переехала в Шрудборов, родственники восприняли это так, будто она по собственной воле отправилась в далекую сибирскую ссылку. Ей предрекали, что она умрет от одиночества, а Даша вырастет дикаркой. Друг другу они говорили, что зимой снега в деревне столько, что даже до магазина не дойти. К тому же в округе не было ни одного еврея. Но шли годы, Адаса не умерла, да и Даша росла здоровой, крепкой девочкой, все ее болезни остались позади.
Квартира, которую сняла Адаса, обходилась ей очень дешево. Летом они с Дашей собирали хворост для печки, ходили по грибы и ягоды. Крестьянки с окрестных хуторов за бесценок продавали ей молоко и яйца. При доме, где они жили, имелся садик, и Адаса посадила овощи и развела цыплят. Школа, где училась Даша, находилась в полутора километрах от дома, но ходила она туда не одна; у хозяина дома, русского, было три дочери, и дети ходили в школу и возвращались обратно вместе. Мебель и книги Адаса забрала из Варшавы, купила себе радио и проигрыватель. Аса-Гешл давал ей пятнадцать злотых в неделю, отец — еще десять. Несколько злотых ей удавалось заработать вязаньем.
В солнечные дни она садилась на веранде, на складной кровати, из тех, что стоят в санаториях, и, надев темные очки, читала или вязала. В холодные дни она весь день лежала в постели. Вернувшись из школы, Даша помогала матери по хозяйству. Русская семья опекала Адасу, окружила ее заботой. Старшая дочка таскала воду, топила печь, мыла полы. За это Адаса вышивала ей платья и платки. Жена хозяина заходила по нескольку раз в день, старалась помочь, чем могла. Она была в том же положении, что и Адаса; Ваня, ее муж, пропадал в Варшаве неделями, говорили, что он завел себе там любовницу, жену бывшего русского майора. Русской семье принадлежало довоенное поместье общей площадью почти сорок гектаров, но почва была песчаная, постройки полуразвалились, а колодец находился ужасно далеко. Русские, которые приезжали сюда только на лето, платили втрое меньше, чем принято было платить в Отвоцке. Ванина жена рассказывала Адасе про своего дядю, сборщика налогов, его расстреляли большевики; про офицеров, с которыми еще девушкой она танцевала на балах; про своего мужа, лоботряса, который только и знал, что ел в три горла, пил, спал и волочился за женщинами. Каждый раз, приезжая домой, Ваня жену избивал, и она ходила потом с подбитым глазом. А он валился на кровать и спал целый день или же брал ружье и отправлялся до ночи с собаками на охоту. Когда ему удавалось подстрелить зайца, семья ела на ужин мясо.