Семья Рубанюк
Шрифт:
Он снял с себя полевую сумку, переложил бумаги в карманы, повесил ее брату через плечо.
— Носи на здоровье. Тебе, видно, быть командиром, так что пригодится.
Проводник настойчиво предлагал пассажирам занять места, и Петро, подойдя к Оксане, сказал:
— Ну, Оксанка…
Подбородок Оксаны задрожал. Крепясь, она улыбнулась и, не вытирая слез, зашептала:
— Пиши, риднесенький… Пиши, мий любый…
Она стояла на перроне рядом с Иваном Остаповичем и махала рукой, пока поезд не скрылся за виадуком.
В
Возвращение его на фронт совпало с тяжелыми событиями.
В пути случайный попутчик Петра, интендант третьего ранга, едущий из тыла в часть, рассказал о большом контрнаступлении гитлеровцев в районе Изюма и Барвенкова.
Интендант, пожилой, лысый мужчина, непрестанно вытирал большим клетчатым платком шею, затылок и то и дело испуганно поглядывал вверх. Когда в небе не было видно самолетов, он успокаивался и начинал уныло рассуждать о количественном превосходстве нацистов в танках и самолетах, о совершенстве их автоматического оружия и автотранспорта.
Неопрятный вид интенданта и, главное, его разглагольствования сразу же восстановили Петра против него.
Они сидели у открытой двери теплушки, свесив ноги, и Петро, сдерживая нарастающее раздражение, слушал, как интендант, отдуваясь и посапывая, изрекал:
— Конечно, весна нынче затяжная. Пока грязь да распутица, далеко они не прорвутся… Это им не Европа. А вот подсохнет, ручаться нельзя. За зиму таночков да самолетиков они настрогали.
— Много? — угрюмо спросил солдат, сидевший на корточках за спиной оратора.
— Изюм-барвенковская операция — только начало, — не ответив ему, продолжал интендант. — Боюсь я за — Москву. Очень боюсь.
— Болтаете, извините меня, всякую ерунду, — зло сказал Петро. — Слушать противно. «Боюсь, боюсь…» Валерианки выпейте.
— Верно! — поддержали внутри вагона. — Распустил человек язык…
Интендант обиженно замолчал и на первой же остановке, забрав свой чемодан, сошел.
Через сутки состав прибыл в Ворошиловград, и Петро стал наводить справки о своей дивизии. В военной комендатуре ему сообщили название поселка, где расположился ее штаб. Дежурный помощник коменданта предупредительно сказал:
— Советую подождать с полчасика, младший лейтенант. Будут попутные машины…
Выйдя на привокзальную площадь, Петро увидел толпу возле газетной витрины. Он протиснулся, жадно пробежал глазами последние сообщения. В сводке Информбюро говорилось об оставлении советскими войсками Керченского полуострова и об отражении контратак противника на изюм-барвенковском направлении.
Не замечая, что его толкают, Петро стоял у витрины, читая сухие, лаконичные строки сообщения.
Послышался резкий вой сирены. И тотчас же город откликнулся разноголосым гулом ближних и дальних заводских гудков, а где-то рядом репродукторы призывали граждан к спокойствию и порядку.
Петро, не торопясь, сошел в убежище, терпеливо переждал воздушную
Самолеты к городу не подпустили, но когда Петро нашел, наконец, попутную машину и отъехал километров пять, снова послышались протяжные гудки и яростное бабаханье зениток.
— Часто налетают? — спросил он у сидящего вместе с ним в кузове пожилого мужчины в замасленной спецовке.
— Та ни. Вже давненько не заявлялысь, — ответил тот, подкладывая под себя аккуратно сложенный ватник. — Сьогодни щось их мордуе… — Он из-под ладони посмотрел на город и веско, угрожающе произнес: — Боны долитаються… Боны до свойого долитаються!..
В уверенном, спокойном голосе рабочего, во всей его крепкой, коренастой фигуре, ярко освещенной солнцем, было столько скрытой силы, что Петро, глядя на нею, с удовольствием подумал: «Такой ни перед какими таночками да самолетиками не оробеет».
Вдоль улиц рабочего поселка, с опрятными садиками и заборчиками, согретый майским солнцем ветер лениво гнал прошлогодние листья, покачивал ветви еще не распустившихся акаций и тополей. К строениям жались грузовые машины, у колодцев фыркали кони, оживленно переговаривались с женщинами бойцы. Петро шагал по просыхающим песчаным улицам в приподнятом настроении. Еще немного времени, и он встретится с, друзьями, о которых столько думал и так скучал все это время.
В штабе дивизии Петро не задержался. Начальник штаба принял документы, коротко распорядился:
— К подполковнику Стрельникову! Я позвоню ему. Он уже о вас спрашивал.
Разузнав, где стоит полк, Петро напился у колодца воды и, вскинув за плечи вещевой мешок, пошел пешком.
Через час он входил в большое село и вскоре разыскал дом, где помещался командир полка.
Стрельников умывался в темноватых, прохладных сенцах.
— Проходи, Рубанюк, в комнату, — пригласил он. — Прости, твоего звания не вижу. Дали тебе звание?
— Так точно! Младшего лейтенанта.
Закончив свой туалет, Стрельников сел за стол, напротив Петра.
— Ну вот, — произнес он, разглядывая его и набивая трубку табаком. — Поздравляю с командирским званием. А ты еще, помнишь, от курсов отказывался!
— Боялся свою часть потерять, товарищ подполковник. А так очень доволен, что получился.
— Дадим тебе взвод. Пока стоим в резерве, познакомься с людьми, пусть и они к тебе присмотрятся… Впрочем, ты в полку не новичок.
— Мне к комбату Тимковскому прикажете явиться?
— Его нет. Он в госпитале!
— Ранен?
— Малярия его треплет… Вернется. Его капитан Мочула заменяет. Алтаев! Соедини с третьим.
Пока адъютант дозванивался в батальон, Стрельников пробежал бумаги, лежавшие перед ним. Подписывая одну из них, он спросил:
— Комиссара Олешкевича помнишь, младший лейтенант?
— Как же! Я ведь в госпиталь его сопровождал.
— А-а! Ну да, я забыл. Скоро возвращается. Снова комиссаром будет.
— Это хорошо, товарищ подполковник! — сказал Петро. — Прекрасный он человек!